В плену у англичан - [7]

XI

В сырое и туманное утро 10 января 1919 года мы приехали в Лондон. Моросил мелкий и частый дождь. В закрытом автомобиле, ожидавшем нас у вокзала, морская стража отвезла меня и тов. Нынюка в адмиралтейство. Машинистки и стенографистки бойко шныряли мимо нас. Делая вид, что спешат по делам, они все время с любопытством поглядывали в нашу сторону. Видимо, им было интересно посмотреть на живых большевиков, привезенных непосредственно из Советской России.

Вскоре нас расковали. Мне предложили первым пройти в большую, казенного типа комнату, где за круглым столом восседали несколько человек в морской офицерской форме. В центре сидел полный бритый краснощекий адмирал лет пятидесяти. Рядом с ним занимал место прилизанный блондин с пробором, небольшими светлыми усиками и без бороды.

Адмирал задал мне вопрос по-английски. Блондин перевел его на таком безукоризненном русском языке, что я было принял его за русского белогвардейца. Но некоторые обороты речи впоследствии разубедили меня в этом — переводчик был чистокровным англичанином.

Первый вопрос, предложенный мне адмиралом, чрезвычайно поразил меня.

— Что вы можете показать по делу об убийстве капитана Кромэ?

Я ответил, что решительно ничего показать не могу. Мне лишь смутно помнилось, что в наших газетах сообщалось об убийстве офицера Кромэ в здании английского посольства в Питере в тот момент, когда он, препятствуя проникновению отряда, явившегося для обыска, первым открыл огонь из револьвера по советской милиции. Никакого отношения к данному событию я не имел.

— Но ведь это же дело ваших рук, — недоверчиво произнес адмирал. — Конечно, я не говорю, что вы лично участвовали в убийстве. Но несомненно, что это дело рук Урицкого и компании.

У меня тотчас мелькнула догадка: «Не было ли убийство тов. Урицкого, совершенное Канегиссером, организовано англичанами в отместку за убийство Кромэ». Я с негодованием отклонил предположение о предумышленном убийстве Кромэ и добавил:

— Это роковая случайность, возможная в каждом вооруженном столкновении, которое в данном случае, насколько мне известно, было начато самим Кромэ.

Затем англичане перешли к допросу относительно обстоятельств моего пленения. Наконец они предложили мне вопрос: сколько миноносцев и сколько матросов переброшено из Балтийского моря в Каспийское? Я заявил, что это военная тайна, и отказался ответить, хотя мне в точности было известно как количество матросов, так и названия кораблей, прошедших на Каспий по Мариинской системе и реке Волге.

Мой отказ вызвал у англичан некоторое раздражение. Они было повысили голос, но, убедившись в безнадежности дальнейшего допроса, прекратили его.

После этого меня снова сковали вместе с тов. Нынюком и вывели на улицу.

XII

У подъезда адмиралтейства стоял открытый автомобиль, вокруг которого при нашем появлении столпились прохожие и мальчишки, с изумлением глядевшие на нас, как на белых медведей. В машине в сопровождении блондина офицера и нескольких вооруженных матросов мы были перевезены в «Скотланд-ярд» — английскую охранку. Нас пожелал принять высший руководитель политической полиции Англии — сэр Базиль Томпсон.

Это был высокий, худой, элегантно одетый молодящийся старик с седыми, тщательно подстриженными усами. За другим столом, у стены, сидела стенографистка.

Томпсон не предложил мне сесть. Через переводчика он поинтересовался обстоятельством моего пленения. Затем ему захотелось узнать мою биографию. Это не составляло секрета, и я удовлетворил его любопытство.

— Так вы большевик? — с нескрываемым удивлением спросил Томпсон.

— Да, большевик…

Меня отвели в соседнюю комнату. Через несколько минут из кабинета Томпсона вышел блондин и сообщил, что я буду состоять заложником за англичан, находящихся в руках большевиков.

— Какая судьба постигнет их, такая же участь ожидает и вас, — многозначительно заметил светловолосый морской офицер.

Тут же, как бы между прочим, он добавил, что английское правительство согласно обменять меня на одного английского морского офицера, родственника сэра Эдуарда Грэя, и трех матросов, попавших к нам в плен во время разведки где-то в лесу на Северном фронте, недалеко от Архангельска. По английским сведениям, они находились в Москве, в Бутырской тюрьме. Мне было предложено отправить об этом телеграмму в Совет Народных Комиссаров. Я попросил лист бумаги и набросал телеграмму. К моему тексту англичане внесли добавление, что ответ Советского правительства следует адресовать в Лондон, в учреждение, носившее имя Мирного парламента («Peace Parliament»). Блондин обещал тотчас же отправить телеграмму по радио.

Меня перевели в другую комнату и попросили подождать. Это был кабинет кого-то из чиновников охранки. В углу топился большой решетчатый камин, у которого грелся лысый полицейский чиновник и пил крепкий чай с молоком и белыми булками.

Мне тоже принесли стакан чаю с булками. Это было кстати, так как с самого утра я ничего не ел.

После чая меня вывели в коридор. В это время сэр Базиль Томпсон, в лоснящемся шелковом цилиндре, медленной походкой усталого рамоли торжественно проследовал мимо и отбыл, как видно, домой.