В плену Левиафана - [141]

Понятно, каким.

Все надеются отсидеться. Все, за исключением Барбагелаты, иногда изрекающего парадоксальные суждения. Барбагелата утверждает, что сложившееся положение развращает солдат. Притупляет внимание, снижает боевые характеристики и в результате скажется самым пагубным образом в минуту опасности.

— А если такая минута не наступит? — резонно вопрошает Нанни.

— Я бы на это не рассчитывал, лейтенант. Праздная жизнь порождает праздные мысли. А от них и до дезертирства рукой подать.

— Иногда оно бывает оправданным, — эта крамольная мысль, вывалянная в белом порошке, с некоторых пор не покидает лейтенанта.

Барбагелата смотрит на него с жалостью:

— Нет. Дезертировать — все равно что предать. Тех, кто останется.

— Ты не уверен в людях, Барбагелата?

— Я слишком хорошо их знаю, лейтенант. Людскую природу, я имею в виду.

— Но в себе ты уверен?

— Командир-то — вы.

Вечно он отступает в тень, Барбагелата. Прячется под навесом лейтенантских нашивок Нанни. Он как будто призван сеять в Нанни сомнения. Такого не было в Тунисе, там они с фельдфебелем понимали друг друга с полуслова и смотрели на все происходящее со сходных позиций. Теперь у Нанни то и дело возникают разногласия с Барбагелатой, но им обоим хватает ума не выносить их на всеобщее обозрение. Правда, последние слова Барбагелаты привели лейтенанта в самое мрачное расположение духа. Вдруг решит дезертировать не кто-нибудь, а Селеста? Тогда Нанни будет надолго отрезан от спасительного порошка. В последний раз Селеста вернулся на шесть часов позже, чем обещал. Что, если в следующий раз он не вернется вовсе? Хорошо бы прикомандировать к Селесте кого-то более ответственного, того же Альберто Клеричи… Чушь! Эта мелькнувшая в сознании мысль даже не праздная — преступная! Неизвестно, какие делишки обстряпывает Селеста на равнине и захочет ли он поиметь кого-то в сопровождающие. Да и попробуй объясни простодушному Альберто смысл всех этих отлучек — за подобное недолго и под трибунал загреметь.

Зависимость от Селесты еще хуже, чем зависимость от порошков, она угнетает лейтенанта, делает его желчным и раздражительным. Кроме того, его мучает тот факт, что из их отношений с Барбагелатой незаметно ушли теплота и доверительность. Взять бы да рассказать обо всем давнему проверенному другу! Но это означало бы признаться самому себе, что скатываешься в пропасть и перестаешь быть человеком, на которого можно рассчитывать.

— Было бы неплохо, если бы нас перебросили, лейтенант. Ничего об этом не слышно?

— Ничего.

— А что говорят об обстановке в целом?

— Тебе лучше знать, что говорят об обстановке. Тебе лучше знать, какая она вообще.

Это — чистая правда. Барбагелата бывает внизу, в долине, намного чаще, чем все остальные: время от времени он отправляется за провиантом к местным жителям. Как правило, его сопровождают пара человек из числа стрелков; Селеста, гуляющий сам по себе, участвовал в этих мини-экспедициях лишь однажды. Там же, в К., Барбагелата забирает почту для взвода, а с начальством связывается уже сам лейтенант — по рации.

После возвращения фельдфебель, как правило, бывает немногословен. И о настроениях в долине он высказывается скупо: все только то и делают, что ждут. Ждут, когда здесь появятся войска противника, к которому, впрочем, нет особой ненависти. Ждут, когда армию распустят по домам (стали просачиваться и такие слухи). Непонятно лишь, кто сделает это раньше — англо-американцы или немцы. Ждут, когда все — в том числе и немцы с англо-американцами — закончатся, и изредка выспрашивают об этом самого Барбагелату, который в их сознании представляет военное командование и чины не ниже генеральского.

Косные люди.

Деревенщина, что с них возьмешь? Впрочем, один неглупый человек в К. все же имеется. Некто Тавиани, молодой парень, исполняющий функции начальника полиции, Барбагелата отзывается о нем в превосходных степенях. Из-за астмы он в свое время был освобожден от призыва в действующую армию, что можно считать благом для крошечного городишки: не далее как в прошлом году Тавиани обезвредил двух диверсантов, и случаев краж на подведомственной ему территории почти не случалось. Что уж говорить о более серьезных преступлениях!.. Правда, в тот единственный раз, когда за фельдфебелем увязался Селеста, произошла небольшая стычка между альпийским стрелком и молодым полицейским. Хотя и пресеченная вовремя, она оставила в душе Барбагелаты неприятный осадок. О чем тот не преминул сообщить лейтенанту. А заодно передал последние слова, сказанные Тавиани: «Держись подальше от К., сукин сын!»

«Сукин сын», конечно же, относится к Селесте.

— Вы бы поговорили с ним, лейтенант.

— С Селестой? — удивился Нанни.

— С полицейским. А заодно узнали бы, когда Селеста успел нагадить в долине. И что такого он совершил.

— Что же ты не поговорил? Ты ведь умеешь располагать к себе людей, Барбагелата.

— Я пытался, но мне этот Тавиани не сказал ничего. Вы — старше по званию и ближе к Тавиани по возрасту. Может быть, у вас получится.

— Мне кажется, ты придаешь излишнее значение пустякам.

— Не думаю. Тавиани — не тот парень, что будет поднимать шум из-за пустяков. Паршивая овца все стадо портит, и мне бы не хотелось, чтобы из-за одного прохиндея нас всех считали врагами.