В плену Левиафана - [137]

До того как оказаться здесь, он служил в Тунисе, в спецбригаде «Империали» — сборной солянке из самых разных войсковых соединений. Танковая разведгруппа «Лоди», танковый батальон, артиллеристы, моторизованная пехота и берсальеры. Его ранило под Бизертой, в самом начале мая 1943 года, незадолго до капитуляции. Ранение поначалу не показалось тяжелым, не то что разрывная пуля «дум-дум», использование которых запрещено всеми международными конвенциями. Но она задела Алекса и раздробила ему плечо. Плечо — не грудная клетка, не брюшная полость (последствия таких ранений могли оказаться намного плачевнее), хотя и того, что произошло, вполне достаточно. Хорошо еще, что обошлось без ампутации. Рука потеряла чувствительность, висела как плеть, и на ее восстановление ушло довольно много времени и усилий. Но рана периодически открывается, и это — худшие моменты в жизни.

Справляться с болью удается с трудом и привыкнуть к ней не получается.

Хотя, по большому счету, он счастливчик. Он не погиб под Бизертой, а до этого — стараниями все того же Барбагелаты — избежал смерти в Вади-Акарите. Он мог бы оказаться на Восточном фронте, увязнуть в снегах без всякой надежды на возвращение. Когда боль в плече становится совсем уж невыносимой, он думает именно об этом: о Восточном фронте, о снегах. Здесь тоже холодно, но здесь он дома.

Почти дома.

Под полушубком — свитер. Под свитером — гимнастерка, но не обычная, а «камиччото сахариано», ее Алекс привез с собой из Африки, как и бустину[25]. Бустина до сих пор лежит в его сумке, малиновый берсальерский кант на ее кокарде выцвел, и сама пилотка выглядит потрепанной, но она дорога Алексу. Милая его сердцу вещь, в которой хранятся другие вещи, не менее значимые:

— письма;

— крошечный осколок пули, ранившей Алекса. Кудесник Барбагелата впаял его в серебро, получился довольно симпатичный (если не знать предыстории) кулон. И Алекс обязательно надел бы его — из суеверных соображений, но у него уже есть кулон, в придачу к солдатскому жетону. А три штуковины на одной шее — явный перебор;

— что-то вроде записной книжки или, скорее, дневника. Алекс ведет его несколько лет, но записи появляются не так часто. А лишь тогда, когда в жизни происходит что-то важное. Или что-то пусть и несущественное, но милое сердцу.

За отворотом бустины хранится еще несколько мелочей: билеты в кино, билеты на посещение регаты, билеты на аттракцион «Лепесток лотоса», цирковые билеты, все — на два лица. Есть еще два билета — особенно ценных — на круиз вокруг Апеннин, но корешки у них не отрезаны, а сами билеты не пробиты специальным компостером: круиз так и не состоялся. Все планы нарушила Африканская кампания, хотя Алекс надеется, что все поправимо. И круизное судно обязательно дождется его, лишь бы кончилась война! Все войны заканчиваются — рано или поздно, и в его случае проиграть войну означает выиграть жизнь. Он просто хочет остаться в живых, чтобы попасть на большой, ослепительно-белый лайнер. Времена безрассудства и отчаянной храбрости прошли, разрывная пуля не только повредила плечо, она опрокинула сознание и вытащила на свет не самую приятную правду: Алекс стал осторожным, слишком осторожным. Это еще не совсем трусость, но… Теперь он не уверен, что заслонил бы своих людей собственным телом. Он не уверен, что будет сражаться до конца в открытом бою, а не поднимет руки в знак капитуляции. Хорошо, что активные боевые действия здесь пока еще не ведутся, иначе… как бы он поступил? Дезертировал?

Ответа нет.

Он хочет остаться в живых не только ради себя, но и ради любимой женщины. Это вряд ли извинит мужчину, оказавшегося на войне рядом с такими же мужчинами, парнями, мальчиками. У них тоже есть любимые женщины и девушки — у всех. Даже у Даниэля Селесты, привыкшего считать женщин шлюхами. И тем не менее его грудь украшена татуировкой девушки. Это — самая странная татуировка, которую когда-либо видел Алекс, в ней есть что-то пугающее и притягивающее одновременно. Он никак не может запомнить вытатуированные подробности, единственное, что накрепко осело в сознании, — высокий лоб девушки, навевающий мысли о Средневековье. И у Селесты есть мать (неважно, какой она была — добропорядочной или не слишком); у Барбагелаты — жена, две взрослые дочери и восьмилетний сын, его надежда и отрада. Барбагелата — единственный, с кем Алекс пытался поговорить о проблемах, которые его мучают. Он побывал в тех же переделках, что и его лейтенант, и тоже был ранен, причем дважды. Один раз косвенным виновником его ранения стал сам Алекс, тогда, в Вади-Акарите, во время артобстрела.

— Ты помнишь тот артобстрел, Барбагелата?

— Смутно.

— Мне кажется, такое не забывается.

— Если помнить обо всем — башка не выдержит, лейтенант, — тут Барбагелата слукавил. Нельзя не помнить бой, в котором получил ранение.

— Почему ты прикрыл меня, Барбагелата?

— Вы — мой командир. Вот и все объяснение.

— А если бы на моем месте оказался кто-нибудь другой? Тулио…

— Малыш Тулио? Малыши должны вырасти и стать мужчинами. Обидно, если этого не происходит. — Попробуй пойми этого косноязычного фельдфебеля!