В пламени холодной войны. Судьба агента - [75]

Прибыв в Хельсинки, Веннерстрем не знал о советских контрмерах. Позднее эти знания пришли к нему по другим каналам, но первые сведения сообщил именно Петр Павлович. Он был вынужден поделиться информацией, если учесть то, что собирался потребовать взамен. По его мнению, Стиг должен был иметь убедительный и четкий мотив действий.

В сравнении с сегодняшними подводными ракетами радиусом действия до 4000 километров, первые ракеты были довольно скромными. Их радиус не превышал 1500 километров. Поэтому наиболее удобной позицией для американских атомных подводных лодок того времени стал Атлантический океан, район побережья Норвегии. Этот район русским позарез нужно было сделать доступным для своих самолетов. Между тем нейтральная Швеция простиралась как заградительный вал между советскими авиационными базами в районе Балтийского моря и предполагаемыми подводными лодками в Атлантическом океане. Летать в обход шведской территории было невозможно по техническим причинам.

– Вполне вероятно, что в случае войны мы будем вынуждены летать над Швецией, – безликим голосом сообщил Петр.

Веннерстрем остолбенел.

– Если нам придется делать это, – продолжил куратор, – наши пилоты должны знать маршруты, чтобы избежать потерь. Швеция, без всякого сомнения, будет противодействовать русским перелетам. Или нет?

Агент неопределенно покачал головой, почувствовав растущее беспокойство. И уже начал понимать, что за этим последует.

– Нам необходимо определить слабые места в шведской противовоздушной обороне, чтобы проникать через нее туда и обратно…

Казалось, даже воздух колебался какое-то время, прежде чем бомба взорвалась:

– Другими словами, ты должен добыть подробную карту шведской противовоздушной обороны!

Даже спустя много лет Веннерстрем не раз представлял себе, как они с Петром сидят за столом и напряженно рассматривают друг друга через стекло бутылок с минеральной водой. Петр застыл в неподвижности – бедняга не курил! – но Стиг нервно зажег сигарету и выпустил дым в потолок, затягивая крайне необходимую ему паузу. Руки тряслись.

Какой-то болван, извините за выражение, утверждал, что мне могли угрожать, если бы я не согласился. Это неправда. Мне никогда не угрожали! И я знаю себя достаточно хорошо, чтобы с полной уверенностью заявить, что если бы кто-нибудь действительно высказал угрозу, то из чистого протеста я рубанул бы «нет» навсегда. Вряд ли кто оспорит, что я на самом деле упрям!

Принуждения не было.

Мне честно предоставляли право выбора. Я попробовал привести в порядок разбежавшиеся мысли. Припоминаю, что выпустил кольцо дыма, которое растянулось и образовало овал вокруг головы Петра. Этот нимб выглядел очень забавно. Если категорически отвергнуть дело, которое для Центра представляет исключительную важность, как там прореагируют? Сведет ли это на нет мою роль в «холодной войне»? А если дать уклончивый ответ? «Сделаю, что смогу». И не делать ничего, предоставив все течению времени… Нет, так будет еще хуже. К тому же придется расписаться в собственной беспринципности. Этого я не хотел. Оставалось только «да» или «нет».

Что, если я отвечу «да»? Тогда все сложности устранятся. Я смогу осуществить свои планы. Ведь пребывание в Стокгольме – всего лишь переходный период. А потом – Средиземноморье…

Мое решение – той осенью в Хельсинки я стал шпионом против собственной страны – как-то не воспринималось всерьез, пока я находился на вилле за городом.

В той обстановке, рядом с Петром, ледяное дуновение «холодной войны» казалось слишком очевидным. К тому же я не страдал недостатком амбиций, связанных с моим взглядом на мировые проблемы. Даже в самолете по пути домой у меня еще не проснулось то, что называется национальным самосознанием. Но в Стокгольме, когда я вновь очутился в привычной, родной обстановке, сомнения начали преследовать меня как непрекращающийся кошмар.

«Но в случае, если бы грянула война между нашими странами – что тогда?» Так ставился вопрос. В это я, конечно, ни на мгновение не верил и не верю теперь. Полагаю, уж если и могли возникнуть какие-то военные осложнения, то только лично из-за меня. А этот аспект может быть интересен для кого угодно, но не для специалистов, которые уже о нем знают. И если быть полностью справедливым, то знают даже слишком много, что не так уж странно, как может показаться.

Случилось так, что, когда все уже осталось позади и мое разоблачение стало фактом, ведущие следователи вынуждены были вновь вернуться к определенным деталям, хотя предыдущее расследование показало, что они не были выданы мною. Повтор дознания назначили не по инициативе следователей. Они были достаточно опытными и проницательными, чтобы не иметь необходимости в доследовании. Просто силы, стоявшие за ними, оказали давление, потому что не желали верить полученным результатам. Может, это был главный обвинитель (которого, к слову сказать, я ни разу не видел за весь период допросов, длившийся целый год, и это никогда не перестанет удивлять меня). Возможно, давили военные власти. Но, скорее всего, американцы – им было за что мстить мне… Случалось, что я терял силы и терпение. «Какое теперь имеет значение – двойное, тройное или пятикратное пожизненное заключение?» – задавался я немым вопросом и преднамеренно шел на уступки. Помню, следователи в этих случаях озабоченно переглядывались и качали головами…