V. - [84]

– Знаете, что я чувствовала, когда разговаривала с ним? Мне казалось, что он рассказывает те же истории, которые рассказывал вам, когда вы были маленьким, а я их знала, но забыла, и мне надо было лишь увидеть его, услышать его голос, чтобы всплыли эти ничем не замутненные воспоминания.

– Общие воспоминания делают нас как бы братом и сестрой, – улыбнулся Эван.

Виктория молчала. Они свернули на Виа-Порта-Росса. Улица кишела туристами. На углу трио бродячих музыкантов – гитара, скрипка и казу [157] – исполняло сентиментальные мелодии.

– Мы как будто находимся в Лимбе [158], – заметил Эван. – Или в подобии того места, где мы встретились: в мертвой точке между чистилищем и адом. Как ни странно, во Флоренции нет улицы Рая.

– Возможно, такой улицы нет нигде в мире.

На какое-то время они словно отбросили все посторонние мысли, планы, теории, представления о приличиях, и даже непременное романтическое любопытство друг к другу и всецело отдались первозданному ощущению собственной молодости, разделив чувство вселенской скорби, ту неизбывную печаль Человеческого Бытия, которую каждый в этом возрасте считает наградой и воздаянием за преодоление мук отрочества. Музыка казалась им томной и грустной, круговерть гуляющих туристов напоминала Пляску Смерти. Остановившись на обочине тротуара, Эван и Виктория глядели друг на друга, не обращая внимания на толчки уличных торговцев и прохожих, погруженные в ощущение собственной юности и в глубины глаз, которые каждый из них в данный момент созерцал.

Эван первым нарушил молчание:

– Вы так и не сказали мне, как вас зовут. Она назвала свое имя,

– Виктория, – повторил он. И от того, как он это произнес, она ощутила своего рода триумф.

Он коснулся ее руки.

– Пойдемте, – произнес он покровительственным, почти отеческим тоном. – Я должен встретиться с ним у Шайсфогеля.

– Разумеется, – отозвалась она.

Они повернули налево, в противоположную сторону от Арно, и направились на площадь Виктора Эммануила.

Для размещения своего гарнизона Сыны Макиавелли использовали заброшенное здание табачного склада неподалеку от Виа-Кавур. В данный момент там никого не было, за исключением аристократического вида мужчины по имени Боррачо, который выполнял свою ежевечернюю обязанность – проверял винтовки. Внезапно раздался громкий стук в дверь.

– Digame [159], – прокричал Боррачо.

– Лев и лиса, – последовал отзыв.

Боррачо отпер дверь, и его едва не сбил с ног ворвавшийся внутрь грузный метис Тито, который зарабатывал на жизнь продажей непристойных фотографий солдатам Пятого армейского корпуса. Тито был возбужден донельзя.

– Они выступают, – затараторил он, – сегодня ночью, полбатальона, у них винтовки со штыками…

– Господи, что за переполох? – прорычал Боррачо. – Италия объявила кому-то войну? Que pasa [160]?

– Они идут к консульству, к Венесуэльскому консульству. Будут его охранять. Они ждут нас. Сынов Макиавелли кто-то предал.

– Успокойся, – сказал Боррачо. – Наверное, наступил момент, о котором говорил Гаучо. Надо его дождаться. Живо, предупреди остальных. Пусть приготовятся. Пошли человека в город к Куэрнакаброну. Он, скорее всего, в пивной.

Тито отсалютовал, повернулся кругом и побежал к двери. Он уже отодвинул засов, и вдруг его осенило:

– Может, Гаучо и есть предатель.

Распахнул дверь и прямо перед собой увидел взбешенного Гаучо. У Тито отвисла челюсть. Не говоря ни слова, Гаучо обрушил на голову метиса увесистый кулак. Тито покачнулся и рухнул на пол.

– Идиот, – сказал Гаучо – Что случалось? Вы что, все с ума посходили?

Боррачо рассказал о войсках. Гаучо потер руки

– Брависсимо. Они подтягивают силы. И никаких известий из Каракаса. Впрочем, но важно. Мы выступаем нынче ночью. Сообщи во все отряды. Мы должны быть там с полночь.

– Времени маловато, коммендаторе.

– Мы будет там в полночь. Vada [161].

– Есть, коммендаторе – Боррачо отдал честь и вышел, осторожно перешагнув через поверженного Тито.

Гаучо глубоко вздохнул, скрестил на груди руки, раскинул их в стороны, снова скрестил.

– Что ж, – крикнул он в пустоту склада – во Флоренции вновь наступила ночь льва!

X

Кафе-бар Шайсфогеля был излюбленным ночным заведением не только для немецких туристов, но, похоже, и для прочих иноземцев. Итальянские кафе (это признавали все) хороши во второй половине дня, когда город лениво созерцает свои, творения и сокровища искусства. Но после захода солнца хочется неистовой веселости или буйных пиршеств, которых тихие – хотя и вместительные – кафе обеспечить не в состоянии. Англичане, американцы, голландцы, испанцы – все искали, словно чашу Грааля, сам дух немецкой пивной и поднимали, словно кубки, кружки с мюнхенским пивом «крюгер». У Шайсфогеля наличествовали все необходимые ингредиенты: белокурые официантки со свернутыми в кольцо на затылке толстыми косами, умевшие носить сразу по восемь пенящихся кружек «крюгера»; зал с аккордеонистом, маленький духовой оркестр в саду, пьяные признания за столиками, густой табачный дым и хоровое пение.

Старик Годольфин и Рафаэль Мантисса сидели в углу сада за маленьким столиком, пока не застучали зубами под пронизывающим ветром с реки; сипение оркестра стало раздражать слух, и друзья почувствовали себя самыми одинокими существами в городе.