V. - [77]

Позади послышались шаги. Годольфин заторопился и, проходя под очередным фонарем, увидел, как ему под ноги упали удлиненные тени голов в шлемах. Полицейские? Годольфин был близок к панике: за ним следили. Он развернулся и распростер руки, словно кондор, распахнувший крылья над жертвой. Никого не увидел.

– Вам хотят задать несколько вопросов, – промурлыкал по-итальянски голос из темноты.

И внезапно, без всяких видимых причин, жизнь вернулась; все пошло своим чередом, как шло раньше, когда он вел свой отряд против махдистов, высаживался с китобойного судна на Борнео или пытался лютой зимой добраться до полюса.

– Катитесь к дьяволу, – весело сказал Годольфин. Выпрыгнул из лужицы света, в которой они его застигли, и помчался по узкой извилистой улочке. Позади топотали, матерились, кричали «Avanti», – засмеялся бы, да надо было беречь дыхание. Метров через пятьдесят Годольфин резко свернул в переулок. В конце увидел живую изгородь, подбежал, подпрыгнул и полез наверх. В ладони впивались шипы роз, неподалеку завывали преследователи. Он добрался до балкона, перевалился в него, влез в окно и попал в спальню, где горела единственная свеча. Голенькая разнежившаяся парочка ошеломленно скрючилась и примерзла к кровати.

– О мадонна! – взвизгнула женщина. – Е il mio marito [141]!

Мужчина выругался и проворно нырнул под кровать.

Годольфин загоготал и ощупью пробрался через комнату. «Бог ты мой, – не к месту вспомнилось ему, – ведь я уже видел их раньше. Я видел все это двадцать лет назад в мюзик-холле». Годольфин открыл дверь, увидел лестницу, секунду поколебался и пошел наверх. Настроение к него было, безусловно, романтическое. Если нет погони по крышам, он будет разочарован. Когда он вылез на крышу, преследователи недоуменно переругивались где-то далеко слева. Разочарованный Годольфин все-таки прошел по крышам двух-трех зданий, затем нашел пожарную лестницу и спустился в другой переулок. Еще минут десять он, мощно дыша, двигался рысцой и петлял. Наконец его внимание привлекло ярко освещенное окно. Он подкрался к нему и заглянул внутрь. В комнате, в джунглях оранжерейных цветов, кустов и деревьев, возбужденно спорили трое мужчин. Одного из них Годольфин узнал и от удивления захихикал. Воистину, подумал он, невелик шарик, в нижней точке которою я побывал. Годольфин постучал в окно.

– Раф, – тихонько позвал он.

Синьор Мантисса глянул вверх и вздрогнул.

– Minghe, – произнес он, рассмотрев ухмыляющегося Годольфина. – Старина англичанин. Эй, там, впустите его. – Цветочник, багровый и недовольный, отпер дверь черного хода. Годольфин быстро вошел и обнялся с Мантиссой; Чезаре поскреб в затылке. Цветочник запер дверь и ретировался за раскидистую пальму.

– Долгим был путь из Порт-Саида, – сказал синьор Мантисса.

– Не таким уж долгим, – ответил Годольфин, – и не слишком далеким.

Это была дружба, которая не ослабевает, несмотря на пространства, разделявшие друзей, и пустые годы друг без друга; гораздо более существенным здесь было переживаемое вновь и вновь, внезапное и беспричинное ощущение родства, возникшее однажды осенним утром четыре года назад на угольном пирсе Суэцкого канала. Годольфин в парадной форме, великолепный и непогрешимый, готовился инспектировать свой корабль, а предприниматель Рафаэль Мантисса наблюдал за целой флотилией лодок, грузивших провизию, которую он месяцем раньше по пьянке выиграл в баккара в Каннах; их взгляды встретились, и каждый увидел в глазах другого такую же оторванность от корней и знакомое католическое отчаяние. Они стали друзьями прежде, чем перемолвились словом. Вскоре они вместе ушли, напились, рассказали друг другу о своей жизни, подрались и, удалившись от европеизированных бульваров Порт-Саида, нашли временное пристанище в трущобах среди всякого сброда. Клятвы в вечной дружбе, обряды кровного братства и прочий вздор просто не понадобились.

– Что стряслось, дружище? – спросил синьор Мантисса.

– Помнишь, – ответил Годольфин, – как-то я рассказывал тебе об одном месте: о Вейссу? – Это было не совсем то, о чем говорил Годольфин сыну, специальной комиссии или несколько часов назад Виктории. Беседуя с Мантиссой, он словно делился впечатлениями с приятелем-моряком об увольнении в хорошо знакомый обоим портовый город.

– М-м, – понимающе промычал синьор Мантисса. – Опять.

– Ты, я вижу, занят. Расскажу позже.

– Ничего, ерунда. Готовлю дерево Иуды.

– Другого у меня нет, – пробурчал цветочник Гадрульфи. – Я толкую ему об этом уже полчаса.

– Он торгуется, – свирепо сказал Чезаре. – Теперь он хочет двести пятьдесят лир.

Годольфин улыбнулся:

– Для какого противозаконного трюка требуется дерево Иуды?

Синьор Мантисса выложил все без малейших колебаний.

– И теперь, – подытожил он, – нам нужен дубликат, который мы подсунем полицейским.

Годольфин присвистнул:

– Значит, ты сегодня сматываешься из Флоренции?

– В любом случае отплываю в полночь на речной барже – да.

– А найдется место для еще одного?

– Дружище, – синьор Мантисса ухватил Годольфина за бицепс – Для тебя? – Годольфин кивнул. – Ты попал в беду. Ну, ясное дело. Мог бы и не спрашивать. Даже если бы ты явился без спроса, а капитан баржи стал возражать, я бы убил его на месте. – Старик Годольфин усмехнулся. Впервые за всю неделю он почувствовал себя в относительной безопасности.