V. - [147]

– Слушай, Руни, – сказала Паола, – я много об этом читала и выяснила, что о мальтийцах никто толком ничего не знает. Мы сами считаем себя чистой расой, а европейцы причисляют нас к семитам, хамитам, потомкам смешанных браков североафриканцев или турков и еще Бог знает к кому. Но здесь, для МакКлинтика и всех прочих, я негритянка по имени Руби. – Уинсам фыркнул. – Будь другом, не выдавай меня – ни им, ни ему.

– Я никому не скажу, Паола. – Тут вернулся МакКлинтик. – Ладно, ребятки, вы не против заехать за моей подружкой?

– За Рэйчел? – разулыбался МакКлинтик, – Славное дело.

Паола совсем сникла.

– Представляю, какой пикник мы вчетвером устроим за городом. – Это говорилось для Паолы; Уинсам окосел и уже не следил за собой. – Это будет нечто новое, свежее и чистое.

– Пожалуй, вести буду я, – решил МакКлинтик. Таким образом ему удастся сосредоточиться и немного прийти в себя, а за городом дело пойдет легче. Тем паче что Руни совсем пьян. Даже больше, чем кажется.

– Веди, – устало согласился Уинсам. Господи, только бы она была дома. И всю дорогу до 112-й улицы (МакКлинтик жал на всю катушку) он размышлял, что будет делать, если не застанет Рэйчел.

Рэйчел не было. Дверь не заперта, записки нет. Обычно она не забывала черкнуть пару слов. И обычно запирала дверь. Уинсам вошел в квартиру. Две-три зажженных лампы. И никого.

Лишь комбинация валяется на кровати. Уинсам взял в руки черный гладкий шелк. Ночнушка-шелковушка, подумал он и поцеловал комбинацию в левую грудную чашечку. Зазвонил телефон. Уинсам не стал брать трубку. Но в конце концов решил ответить.

– Где Эстер? – задыхаясь спросила Рэйчел.

– Хорошее у тебя белье, – сообщил Уинсам.

– Спасибо. Она не приходила?

– Девушки, которые носят черное белье, опасны.

– Потом, Руни. Она унеслась, будто ей вожжа под хвост попала. Посмотри, там записки нет?

– Поехали со мной в Ленокс, в штат Массачусетс. Вздох безграничного терпения.

– Нет там записки. Ничего нет.

– Ты посмотри, посмотри. Я в метро.

Пылает август в Новом Йорке, – (запел Руни), –

Поедем в Ленокс, не грусти,

Не бей меня отказом горьким,

Сказав, как всем: «Прощай, прости».

(Припев, в темпе бегин[244]):

В том краю, где прохладные ветры гуляют по улицам

узким.

Миллионы теней пуритан по извилинам мозга бредут,

Но лишь бостонский грянет мотив – и член встанет

ракетой в миг пуска,

Жизнь – мечта, и плевать на богему, легавых и тюрем уют.

Город Ленокс прекрасен, ты вдумайся, Рэйчел,

Наедим мы там задницы нечеловечьи –

Не бывало такого у нас никогда.

Будет там мой Уолден, а я, как Джон Олден[245],

Облысею и слюни пускать нежно в полдень

Стану рядом с тобой. Ну и пусть, ерунда.

Слушай, Рэйчел,

(прищелкивая пальцами на первую и третью долю)

уедем со мной навсегда.

Рэйчел бросила трубку на полуслове. Уинсам остался сидеть у телефона с комбинацией в руках. Просто сидел.

II

Эстер и впрямь попала вожжа под хвост. А задница у нее была весьма чувствительная. Незадолго до разговора с Уинсамом Эстер сидела в прачечной и плакала; там Рэйчел ее и нашла.

– Что такое? – спросила она. Эстер заскулила громче. – Детка, – ласково сказала Рэйчел, – рассказывай.

– Отвали на фиг. – И Рэйчел пришлось бегать за ней между стиральными машинами и центрифугами, то и дело путаясь в сохнущих простынях, ковриках и лифчиках.

– Слушай, я ведь просто хочу тебе помочь. – Эстер боролась с простыней. Рэйчел беспомощно стояла посреди темной прачечной и взывала к подруге. В этот момент взбесилась стиральная машина в соседней комнате, и через дверь прямо им под ноги хлынул поток мыльной воды. Рэйчел выругалась, сбросила туфли, подоткнула юбку и помчалась за шваброй.

Не прошло и пяти минут после? начала уборки, как Хряк Бодайн сунул голову в дверь.

– Неправильно драишь, – заявил он. – Где тебя учили так возить шваброй?

– Ага, – зарычала Рэйчел, – тебе нужна тряпка? Сейчас получишь. – И пошла на него, размахивая шваброй.

Хряк поспешно отступил.

– Что там стряслось с Эстер? Я столкнулся с ней у выхода.

Рэйчел и сама хотела об этом знать. К тому времени, когда она закончила драить пол и, вскарабкавшись по пожарной лестнице, влезла через окно в свою квартиру, Эстер, естественно, уже исчезла.

«Слэб», – тут же подумала Рэйчел. Слэб снял трубку почти сразу.

– Если она появится, я дам тебе знать.

– Но Слэб…

– Что? – спросил Слэб.

Ничего. Бог с ним. Рэйчел повесила трубку. Хряк сидел на подоконнике. Рэйчел машинально включила ему радио. Литл Уилли Джон пел «Лихорадку».

– Так что там с Эстер? – спросила Рэйчел, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Это я спросил, – ответил Хряк. – Могу спорить, что она залетела.

– Спорь. – У Рэйчел заболела голова, и она ушла в ванную. Медитировать.

Их всех лихорадило.

Но на этот раз Хряк – пошлый и злорадствующий – сделал верный вывод. Когда Эстер появилась у Слэба, вид у нее был точь-в-точь как у забеременевшей фабричной работницы, белошвейки или продавщицы: спутанные волосы, опухшее лицо, набухшая грудь и слегка обозначившийся живот.

Пять минут – и Слэб завелся. Он стоял перед «Датским сыром № 56» – кривоватым куском на занимавшей всю стену картине, рядом с которой сам Слэб в своей темной одежке казался карликом, – размахивал руками и то и дело откидывал волосы со лба.