В ожидании - [42]

— Все это из-за того типа, которого ты пристрелил. Боливийцы требуют выдать тебя как убийцу.

— Что?

— Чудовищно, конечно. Не думаю, чтобы они настаивали, поскольку нападающей стороной был он — по счастью, у тебя на руке остался шрам. Но похоже, что боливийские газеты подняли дьявольский шум. Все эти полукровки так держатся друг за друга!

— Сегодня же увижусь с Халлорсеном.

— Полагаю, что власти не станут торопиться.

Отец и сын молча сидели в холле, глядя друг на друга с одним и тем же выражением лица. Где-то в тайниках их души зрел смутный страх перед угрожающим поворотом событий, но ни тот, ни другой не позволяли ему принять определённые формы. От этого их горе становилось лишь острее. Генерала оно угнетало ещё больше, чем Хьюберта. Мысль, что его единственного сына могут потащить на край света по обвинению в убийстве, казалась ему дикой, как ночной кошмар.

— Мы не имеем права сдаваться, Хьюберт, — сказал он наконец. — Если в нашей стране ещё есть здравый смысл, мы остановим дело. Я пытался вспомнить, кто может свести нас с нужными людьми. Я-то сам беспомощен в таких передрягах, но, вероятно, найдутся такие, кто знаком со всеми и точно знает, кого и как можно обработать. Думаю, что нам лучше всего обратиться к Лоренсу Монту. Он уж, во всяком случае, знает Саксендена, а может быть, и кое-кого из министерства иностранных дел. Мне рассказал обо всём Топшем, но он бессилен помочь. Пройдёмся пешком? Это полезно.

Глубоко растроганный тем, что отец воспринял его беду, как свою собственную, Хьюберт пожал генералу руку, и они вышли. На Пикадилли генерал, сделав над собой явное усилие, заговорил:

— Мне не очень нравятся все эти перемены.

— Но, сэр, если не считать Девоншир-хаус, я не вижу здесь ничего нового.

— Да. Но вот что странно: дух Пикадилли долговечнее самой улицы: её атмосфера незыблема. Здесь давно уже не увидишь цилиндра, а разницы вроде никакой и нет. Гуляя по Пикадилли после войны, я испытывал те же чувства, что и в день, когда ещё юнцом вернулся из Индии: вот наконец я и дома. С другими бывало точно так же.

— Да, тоска по родине — странное чувство. Я испытал его в Месопотамии и в Боливии. Стоило закрыть глаза — и оно приходило, сразу.

— Национальная особенность англичан, — начал сэр Конуэй и оборвал фразу, словно удивляясь, как это ему так быстро удалось сказать всё, что он хотел.

— Оно бывает даже у американцев, — заметил Хьюберт, когда они свернули на Хаф-Мун-стрит. — Халлорсен говорил мне, что нет хуже, чем — как он выразился — «быть не в фокусе влияния своей нации».

— Да, влияние они имеют, — вставил генерал.

— Без сомнения, сэр, но чем оно определяется? Быть может, темпом их жизни?

— Что даёт им этот темп? В общем — все и в частности — ничего. Нет, по-моему, всё дело в их деньгах.

— А я вот замечал, хотя люди обычно по ошибке думают иначе, что деньги сами по себе мало волнуют американцев. Но они любят быстро их наживать и охотней согласятся вовсе лишиться их, чем наживать медленно.

— Странно видеть людей без национальных особенностей, — произнёс генерал.

— У них слишком большая страна, сэр. Впрочем, у них есть что-то вроде этого — гордость за свою страну.

Генерал кивнул.

— Какие тут странные узкие улочки! Я помню, как шёл здесь с отцом от Керзон-стрит до Сент-Джеймского клуба в восемьдесят втором году. Я тогда поступал в Хэрроу. Ничто не изменилось.

Так, занятые разговором, который не затрагивал их истинных чувств, они добрались до Маунт-стрит.

— Вон тётя Эм. Не говори ей.

В нескольких шагах впереди них плыла домой леди Монт. Они нагнали её в ста ярдах от входа.

— Кон, — сказала она, — ты похудел.

— Я всегда был худым, моя девочка.

— Ты прав. Хьюберт, о чём я хотела тебя спросить? Вот, вспомнила!.. Динни говорит, что ты с самой войны не заказывал себе бриджи. Понравилась тебе Джин? Довольно привлекательна, да?

— Да, тётя Эм.

— Вам не пришлось её выставлять?

— За что?

— Это ещё вопрос. Впрочем, она никогда меня не терроризировала. Хотите видеть Лоренса? Там у него Вольтер и Свифт. Они никому не нужны, их все давно забыли, но он их любит, потому что они кусаются. Кстати, Хьюберт, а мулы?

— Что мулы?

— Никак не могу запомнить, кто у них осел — производитель или матка.

— Производитель — осел, а матка — кобыла, тётя Эм.

— Да, да. И у них не бывает детей. Как удобно! А где Динни?

— Где-то здесь, в городе.

— Ей пора замуж.

— Почему? — удивился генерал.

— Ну как же! Хен говорит, что из неё вышла бы замечательная фрейлина, — до того она бескорыстный друг. Это опасно.

И, достав из сумочки ключ, леди Монт вставила его в замочную скважину:

— Не могу вытащить Лоренса к чаю. А вы будете пить?

— Нет, Эм, благодарю.

— Идите в библиотеку, он там корпит.

Она поцеловала брата и племянника и проплыла к лестнице.

— Это что-то загадочное! — услышали они её голос, входя в библиотеку, где сидел сэр Лоренс, обложенный грудами сочинений Вольтера и Свифта: он писал воображаемый диалог между этими серьёзными мужами. Баронет мрачно выслушал генерала.

— Я слышал, — сказал он, когда его шурин кончил, — что Халлорсен раскаялся в своих грехах. Работа Динни. Думаю, что нам следует его повидать. Не здесь, конечно, — у нас нет повара: Эм ещё продолжает худеть. Но мы можем пообедать в «Кофейне».