В ожидании - [37]

— Динни!

— Они решили пожениться немедленно, по особому разрешению.

— Но…

— Это точно, мамочка. Завтра мы едем. Джин поживёт со мной у Дианы, пока всё не устроится. Хьюберт скажет отцу.

— Но Динни, право…

Динни перешагнула через муслиновые заграждения, опустилась на колени и обняла мать.

— Я чувствую то же, что и ты, — сказала она, — только немножко не так, как ты, потому что не я произвела его на свет. Но, мамочка, милая, всё в порядке! Джин — замечательная девушка, и Хьюберт по уши в неё влюблён. Это уже пошло ему на пользу, а дальше она сама о нём позаботится.

— Но как же с деньгами, Динни?

— Они ничего от папы не ждут. Как-нибудь справятся, а детей им пока заводить не надо.

— Думаю, что нет. Всё это ужасно неожиданно. А зачем особое разрешение?

— Предчувствия.

И обняв тонкую талию матери, Динни пояснила:

— У Джин. Положение Хьюберта действительно сложное, мама.

— Да. Оно пугает и меня, и отца. Я это знаю, хотя он мне об этом не говорит.

Больше ничего о своих тревогах ни одна из них не сказала, и началось совещание об устройстве гнёздышка для отважной пары.

— Почему бы им не пожить с нами, пока все не уладится? — спросила леди Черрел.

— Им интереснее обзавестись своим домом. Самое главное сейчас чем-нибудь занять Хьюберта.

Леди Черрел вздохнула. Переписка, садоводство, распоряжения по хозяйству, участие в приходских комитетах — все это, конечно, не очень интересно. А у молодёжи и этого нет. Для них Кондафорд совсем уж неинтересен.

— Да, здесь тихо, — согласилась она.

— И слава богу, — понизила голос Динни. — Но я чувствую, что сейчас Хьюберт должен жить напряжённой жизнью, и они с Джин найдут её в Лондоне. Квартиру можно снять в каком-нибудь доходном доме. Ты же знаешь, это ненадолго. Итак, мамочка, милая, сегодня вечером сделай вид, будто ничего не знаешь, а мы будем знать, что на самом-то деле тебе всё известно. Это на всех подействует успокоительно.

И, поцеловав печально улыбнувшуюся мать, Динни ушла.

На другой день заговорщики с самого раннего утра были на ногах. Хьюберт выглядел, по определению Джин, так, словно ему предстояла скачка с препятствиями; Динни держалась совершенно неестественно; Ален расхаживал с блаженным видом начинающего шафера; одна Джин оставалась невозмутимой. Они сели в коричневую дорожную машину Тесбери, завезли Хьюберта на станцию и поехали в Липпингхолл. Джин вела машину. Её брат и Динни сидели сзади.

— Динни, — сказал молодой человек, — не выхлопотать ли и нам особое разрешение?

— Оптовым покупателям скидка. Ведите себя прилично, Ален. Вы уйдёте в море и через месяц забудете меня.

— Разве похоже, что я из таких?

Динни взглянула на его загорелое лицо:

— Как вам сказать? Отчасти.

— Будьте же серьёзной!

— Не могу. Всё время представляю, как Джин отстригает вашему отцу прядь волос и приговаривает: «Ну, папа, благослови меня, или я выстригу тебе тонзуру!» А он отвечает: «Я? Никогда-а!..» Тут Джин отстригает ему другую прядь и говорит: «Вот и хорошо. Не забудь, что мне полагается сотня в год, или прощайся с бровями!»

— Джин — гроза дома. Во всяком случае, Динни, вы обещаете мне не выходить замуж за другого?

— А если я встречу человека, который мне ужасно понравится? Неужели вы согласитесь разбить мою юную жизнь?

— Обязательно соглашусь.

— На экране отвечают не так.

— Вы способны заставить чертыхнуться святого!

— Но не флотского лейтенанта. Знаете, что все это мне напоминает? Заголовки на четвёртой странице «Таймс». Сегодня утром мне пришло в голову, какой замечательный код можно было бы составить из «Песни песней» или псалма о Левиафане. «Друг мой похож на молодого оленя» означало бы: «Восемь немецких линкоров в Дуврском порту. Выступать немедленно». А «Этот Левиафан, которого бог сотворил играть в нём» значило бы: «Командует Тирпиц», — и так далее. Без ключа такой код никому не расшифровать.

— Набираю скорость, — бросила Джин, оглянувшись.

Стрелка спидометра побежала вправо. Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят пять! Рука Алена скользнула под руку Динни.

— Долго так нельзя — машина взорвётся. Но дорога такая, что не соблазниться трудно.

Динни сидела с застывшей улыбкой — она ненавидела слишком быструю езду — и, когда Джин сбросила газ до нормальных тридцати пяти, взмолилась:

— Джин, помни, я — женщина девятнадцатого века!

В Фолуэле она снова наклонилась к переднему сиденью:

— Не хочу, чтобы меня видели в Липпингхолле. Поезжай, пожалуйста, прямо домой и спрячь меня где-нибудь, пока будешь объясняться со своим родителем.

Укрывшись в столовой, где висел портрет, о котором рассказывала Джин, Динни с любопытством принялась его разглядывать. Внизу было написано: «1533. Кэтрин Тесбери, урождённая Фицхерберт, 35 лет, супруга сэра Уолтера Тесбери». Через пятнадцать лет лицо Джин станет таким же, как это пожелтевшее от времени лицо, которое смотрит поверх брыжей, окутавших длинную шею. Оно так же сужается от широких скул к подбородку. Те же манящие продолговатые глаза с тёмными ресницами. Даже руки, сложенные на груди под высоким корсажем, в точности такие, как у Джин. Какою жизнью жил этот поразительный прототип? Известна ли она его потомкам и повторят ли они её?