В открытом море - [38]

У лаза в пещеру, пока Витя давал тревожные звонки, он быстро отвязал тюки, посбрасывал их в одну кучу и, захватив всех лошадей, ускакал назад.

Обратный путь Пунченок преодолел еще быстрее.

Привязав лошадей у деревца в ложбине, партизан не вышел на тропу, а стал подниматься вверх в стороне от нее, чтобы моряки не приняли его за противника, заходящего с тыла.

На старом месте друзей не оказалось, они отбивались где-то за скалистым выступом. Оттуда доносились одиночные выстрелы.

«Нет гранат, и патроны кончаются», – установил Пунченок.

Он перебежал тропу, по-кошачьи вскарабкался на выступ и осмотрелся. Левее от него неровной цепью передвигались фашистские солдаты. Они строчили из автоматов во все стороны.

При вспышках видны были их лица, каски и белые точки пуговиц на шинелях. «Боятся темноты, – решил партизан. – От страха стреляют. От таких нетрудно уйти».

Стараясь не шуметь, он сполз ниже и, взглянув направо, похолодел от неожиданности. Метрах в сорока от него, где тропа делала неполную петлю, оголенную и узкую полянку перебегали какие-то одиночные, сгорбленные фигуры. Они скапливались в выемке у кустарника.

«С тыла заходят, – понял партизан. – Те бессмысленным треском внимание отвлекают, а эти хотят живьем сцапать. Надо предупредить».

Он снял с себя автомат, вытащил три гранаты, нащупал для ног попрочнее место, поднялся и, вспомнив единственное морское слово, крикнул: «Полундра!»

Затем метнул одну за другой все три гранаты в выемку у кустарника.

Взрывом ослепило Пунченка. Ничего не видя перед собой, он скатился на тропу и, строча во все стороны из автомата, перебежал к камням, где, по его мнению, должны были укрываться моряки. Здесь он приник к земле и стал вслушиваться. От скалистого выступа доносились стоны и хриплый вой какого-то раненого, а с другой стороны – улюлюканье и усилившаяся стрельба.

Партизан отполз еще дальше и вдруг услышал приглушенный голос Чижеева:

– Стой!.. Кто здесь?

– Свой… Я – Пунченок!

– Какого ж дьявола ты вернулся? Ведь сказано было коней угонять, а он полундру кричит.

– Не ругайся, уже угнали. Я в оба конца успел. Давайте скорей в лощину.

В лощину они не сбежали, а почти скатились. Быстро разобрав коней, друзья припали к их гривам и понеслись.

Колеблющийся свет ракет временами выхватывал их из темноты. Трассы взвизгивали над головами. Но всадники не останавливались – им нечем было отбиваться.

У лаза в пещеру их встретили взволнованные Тремихач, Калужский и Костя Чупчуренко. Все трое были вооружены автоматами.

– Все целы? – спросил Тремихач.

– Целы, – ответил Чижеев. А когда спрыгнул на землю, то чуть не вскрикнул: по всей ноге, словно ток, прошла острая боль. В горячке боя он не заметил, как его ранили.

– Снимайте седла и угоняйте подальше коней, – приказал Тремихач. – Надо пожертвовать ими. Вас теперь по следу найдут. Придется вход завалить.

Он сам отхлестал прутом освобожденного чижеевского коня.

– Живей действуйте и проходите вглубь. Через три минуты подорвем. Здесь останется один Калужский.

Молодежь, отогнав подальше коней, подобрала седла и, оглядев площадку, не осталось ли чего-нибудь подозрительного, скрылась в проходе. Стрельба приближалась. Свет ракет уже захлестывал кусты дикого шиповника.

– Кончилось наше хождение по суше, – сказал Калужский.

Тремихач вздохнул, подобрал белеющую бумажку, которая могла навести на мысль, что где-то здесь есть ход, и, по-стариковски согнувшись, ушел в сырую мглу прохода. За ним последовал Калужский.

Засветив фонарь, инженер проверил закладку взрывчатки, затем поджег бикфордов шнур и поспешил по проходу вниз, к укрытию за поворотом.

На нижней площадке пещеры друзей встретила Катя.

– Ух, какие нарядные!

– Приоделись малость, – не без самодовольства сказал Восьмеркин.

Клецко, услышав голоса, присел на постели. Он уже мог вставать без посторонней помощи.

– Где пропадали? – спросил он придирчивым боцманским голосом. Брови у мичмана смешно топорщились, а лицо было непроницаемым. Пойми: сердится он или шутит.

Восьмеркин, рассудив, что Клецко по случаю выздоровления должен быть в веселом настроении, с подчеркнутой лихостью щелкнул каблуками:

– Так что, товарищ мичман, регулировщиками состояли при фашистах. Гвардии матрос Чижеев всем парадом командовал. Каждой машине с начальством ножкой шаркал и вот так ручкой: «Пожалте-де на минированную дорогу»…

– Почему брюки не навыпуск? – вдруг осадил его Клецко. – Коменданта нет, так форму можно нарушать?

– Так мы же кавалеристами. По-иному несподручно.

– Вижу, что не моряками стали, а ковбоями какими-то. Живо привести себя в надлежащий вид и доложить как следует.

«По-старому придирается, – значит, дело пошло на поправку», – подумал Восьмеркин и отчеканил:

– Есть доложить по уставу.

Но он не успел доложить. Послышался глухой и тягучий треск, словно кто-то вверху раздирал на части крепкую материю. В пещеру ворвался клуб глухого и душного воздуха. Огни в лампах присели, затем подпрыгнули, в пещере заметались фиолетовые и красные тени.

– Кончилось хождение по суше! – объявил с верхней площадки Тремихач. – Проход завален. Теперь у нас дорога – море.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ