В осаде - [2]

Значит, убийство и ограбление произошло около трех. Но как могли без шума и так быстро грабители вывезти товары? Хоть было их и не так много, но все равно потребовалось бы несколько подвод. Скрипа же телег или звука колес солдаты из караульной роты не слышали. На руках перетащить все товары за полчаса, час — слишком трудно…

Ладно, гадать не будем, суммируем то, что имеем: ограбление произошло после двух, грабили профессионалы. Надо порыться в делах уездной управы и полицейского участка. Посмотреть карточки на местную шпану. Впрочем, почему обязательно местную? Сколько за эти годы прошло и осело в городишке разного люда. Могли орудовать и залетные.

Внизу разговаривали в полный голос. Сидят там за чаем, болтают. Гуляеву взгрустнулось. С момента приезда в этот городишко он все время был один. Правда, Санька Клешков — друг, но и с ним у Гуляева не всегда ладилось. Гуляев понимал — почему. Для Клешкова, как и для Иншакова, он был чужак, «белая кость».

Гуляев снова сел на сундук и уставился в стену. Картины в темноте почти не было видно. Лишь чуть-чуть выделялись на темном фоне светлые пятна — золото листьев по краям аллеи.

Можно, конечно, сходить к Саньке, но Гуляев не решился. Саньке поручено вести что-то важное, если судить по тому, как Иншаков отрезал, когда Гуляев попросил придать ему Клешкова. Впрочем, начальник мог отказать и без умысла. Он считал, что только такие пролетарии, как он, могут вершить дела мировой революции. А Гуляев — досадное недоразумение… Что ж, начальник Иншаков другим быть и не может, его не переделаешь. Но и он, Владимир Гуляев, бывший студент таков, как есть. И он тоже нужен мировой революции. Его в этом не переубедишь…

Владимир встал и спустился по винтовой деревянной лестнице. Пафнутьевна, возясь у печи, взглянула в его сторону и что-то пробурчала.

— Вы мне? — спросил Гуляев. Лучше было бы промолчать, но это было не в его характере.

— Говорю, не у себя дома, а будто хозяин.

— А-а, — сказал Гуляев, — на эту тему мы с вами не подискутируем… Можно мне чайник поставить?

— Ставь хоть бочку… Начальники!… Откуда их набрали, начальства такого, ни вида, ни ума,

Гуляев поставил чайник, долил в него ковшом воды из ведра на лавке, и сразу же пришлось выдержать новое нападение.

— Воду-то брать — это кто же велел! — подбоченившись двинулась на него Пафнутьевна. — Аль не слыхал: кто не работает, тот не ест? Ты по дому что — работал? Почто чужую воду берешь?

— Скажи, куда идти, — принесу.

— Эх, злыдень, — останавливаясь против него, пропела Пафнутьевна, суживая глаза. — Людей в могилу спосылаешь, а откуда воду берут, досель не узнал?

Гуляев остро взглянул на нее, подумал: стоит ответить или нет? Решил, что нет. Прихватил пустое ведро, стоящее на лавке рядом с полным, и вышел в сени. У самой двери в темноте наткнулся на кого-то.

— Ч-черт, — сказал он, — извините, ничего не видно.

— Нет-нет, — в ту же секунду перебил его мужской голос, — это моя вина.

Вспыхнула спичка. Перед Гуляевым стоял худощавый мужчина среднего роста в пиджаке, военных галифе и сапогах. Догоревшее пламя последний раз блеснуло в запавших, нервно мерцающих глазах.

— Что-то не узнаю вас, — сказал Гуляев, не спеша уходить.

— Гость, потому и не узнаете, — сказал в темноте незнакомец. — Разрешите представиться. Яковлев, работник здравоохранения, давний знакомый Полуэктовых. А вы, кажется, постоялец?

— Да, — сказал Гуляев, — постоялец. Работник милиции… Позвольте пройти.

— Пардон, — посторонился в темноте Яковлев. — Вы потом не зайдете ли? Перекинемся в пульку, поболтаем.

— Вы же гость, я постоялец, — сказал Гуляев, — а должны приглашать хозяева.

Он сошел по громыхающим ступеням во двор, припомнил, что колодец у конюшни, и направился туда. Луна выползала над кровлями.

Скрипел журавель, лаяли вдалеке собаки, чернело небо, загораясь бесчисленными россыпями.

«Знаете ли вы украинскую ночь? — думал Гуляев, вытягивая из колодца полное ведро. Нет, вы не знаете украинской ночи».

Едва он вошел в кухню и поставил ведро на скамью, послышалось шуршанье платья, и вошла хозяйская племянница.

— Простите, пожалуйста, — сказала она, — дядя и тетя приглашают вас на чай.

Он посмотрел в ее большие глаза, спокойно наблюдающие за ним, шаркнул ногой.

— Благодарю. Сегодня не могу, очень занят. В следующий раз, если позволите.

— Конечно, — сказала она. — Приходите, когда угодно, если вам разрешают это ваши партийные инструкции.

— На этот счет нам инструкций не давали, — сказал Гуляев, враждебно оглядывая ее. — В свою очередь, если вам нужна моя комната или просто захотите навестить квартиранта, прошу не стесняться.

Они помедлили, глядя друг на друга, потом он вышел. Поднимаясь по лестнице, проходя к сундуку, скидывая краги и ботинки, он все вспоминал ее аскетически худое лицо с высокими скулами, светлые волосы над небольшим фарфоровым лбом, чуть вздернутый нос, полные губы. Знает себе цену, чертовка…

Клешкова томили предчувствия. Он и сам не знал, почему осенью они вдруг занимались в нем, как тревожные костры. Может быть, запах увядания, печальная пышность багряных садов вокруг, может быть, обостренное юностью, ожидание чего-то особенного, может быть, тревога самого городка, обложенного разъездами батьки Хрена — все это не давало спать ему по ночам. В таких случаях он читал. Сейчас он читал затрепанную книгу без обложки про похождения капитана Вельзевула. Это был высокий красавец, объявивший войну всему миру. У него был замок где-то в шхерах, и ему служил Геркулес, способный в одиночку драться с тридцатью человеками. Но Вельзевулу угрожали враги, и капитан то побеждал их, то проигрывал, чтобы опять победить. Читать было интересно.