В оковах страсти - [10]

— Слышал, ты была в подземелье, у браконьера? — обратился ко мне отец, поглаживая свою тунику.

В последнее время он пристрастился, как священник, носить длинные одежды с богатой вышивкой в верхней части. К этому я еще должна привыкнуть. — Благочестивый Фулко встретил тебя перед центральной башней, не так ли?

— Я раздавала подаяния. Мама в это время делала то же самое, — сказала я в ответ. — Я буду молиться о его душе. Наверное, он сильно голодал, раз отправился браконьерствовать.

Отец пробурчал нечто вроде «сброд» и «мелкий воришка», наполняя при этом чашу до самых краев.

— Даже голод не оправдывает браконьерства. — Патер Арнольд вновь принялся за свои нравоучения. Нос его покраснел. — Еще святой Элегиус от Ноя сказал, что Бог Вседержитель хотел создать всех людей богатыми. Но хотел, чтобы на этом свете были и бедные. И бедные должны со скромностью и смирением распоряжаться тем, что дают им богатые. Все же другое, как вам известно, называется воровством, моя дорогая. — Двумя пальцами он подцепил и направил крошку хлеба в рот, приподняв при этом брови. — Сколько же можно предупреждать вас, что не подобает подвергать критике существующий порядок всесильных.

— Я вовсе не критикую…

— Вы пытаетесь говорить о таких делах, о которых женщине лучше молчать. Порядок, установленный самим Господом Богом, совершенен. Кто не работает, тот и не должен есть, учит апостол Павел. А тот, кто возражает, должен быть наказан. — Патер вытянулся в струнку. — Сегодня вечером вы должны молиться с большой прилежностью и серьезностью, фройляйн Элеонора. Не достаточно сказать лишь: «Бог смотрит на меня, он свидетель моих греховных слов и…»

— Ну ладно, успокойтесь, патер, — стал увещевать отец моего духовника. — Она лишний раз подтвердила свое стремление быть милосердной и сострадать другим. Порой вы слишком строги к моей дочери. А браконьер понесет заслуженное наказание, будьте спокойны. Сначала мы сделаем из него отбивную, а потом…

— Ты хоть знаешь, что он нормандец? — прервала я его, довольная, что наставления патера оказались не слишком продолжительными, между тем осматривая все, что было на столе, в поисках еще какого-нибудь лакомого кусочка. Может, съесть немного каши или кусок паштета?

— Нормандец? — отец наклонил голову вперед. — Откуда ты это знаешь?

— Я говорила с ним.

— Ты с ним говорила? В темнице? Что он сказал?

В голосе отца прозвучали жесткие нотки.

— Ничего особенного. Всего лишь одно предложение, и так, как это всегда говорила мама.

— Что он сказал? Что?

— Он сказал: «Deus vos bensigna». Больше ничего.

Еще назвал меня dame chiere — дорогая дама. Чепуха какая-то! Никакая я не дама. Dame chiere… Этого отцу знать не следовало. В задумчивости я разламывала краюху хлеба. Как от пленника дурно пахло, и его волосы, которые просто кишели вшами! Передо мной стоял горшок, полный кусков отварного мяса. Я вдохнула запах шалфея, который сама сушила в начале лета, и всех других трав — хмм, пахло соблазнительно… Я вонзила нож в розовую мякоть мяса, чтобы положить его на ломоть хлеба, когда отец заговорил вновь:

— Наслаждайся вкусом мяса, дитя мое. Еда, как всегда, замечательна.

Я подняла глаза. Прищурившись, отец наблюдал за мной, улыбался и, неожиданно встретившись со мной взглядом, аккуратно сложил руки на груди. Мною овладело неприятное чувство — я слишком хорошо знала своего отца, чтобы не догадаться о том, что он втайне что-то замышляет…

— Элеонора, я хотел бы подарить тебе кое-что!

Если бы я только знала…

— То, что мой заключенный нормандец, открывает для нас совершенно новые возможности. Совершенно новые… — Несколько секунд он рассматривал свои ногти. — Да, абсолютно новые возможности. Я подумал о том, что мужчину вряд ли следует лишать жизни — вместо этого я подарю его тебе. Он должен стать твоим слугой, и ты будешь распоряжаться им, как тебе заблагорассудится. — Полный ожидания, отец смотрел на меня своими маленькими птичьими глазками. — Ну как?

Кусок мяса так и повис над столом. Я смотрела на него, не шевелясь. Верно ли я расслышала — он хотел подарить мне этого грязного, перепачканного кровью великана? Полуживого дикаря, который, кроме того, даже не владел нашим языком? Сейчас я едва могла поверить в то, что он был нормандцем. Я вновь представила его, дурно пахнущего, огромного, вызывающего страх, как лесное чудище, возможно, обладающего сказочными силами, или как тролля, случайно оказавшегося среди людей, — я ощущала вонь в камере, видела крыс, его глаза, тревожно блестевшие в свете факела…

— Ну, ты не рада? Уже утром он покинет подземелье, чтобы прислуживать тебе. Я тут подумал об одной договоренности…

Итак, предчувствия не обманули меня. Отец никогда ничего не дарил без ответной услуги. Но это было его сущностью, и по ней можно было судить о нем как человеке. Почему он ни разу не смог подарить то, что нравилось и мне? Непроизвольно наморщив лоб, я бросила кусок мяса в горшок. Аппетит пропал.

— Я не хочу его. И боюсь.

Отец покровительственно засмеялся, поднял бокал и выпил за мое здоровье.

— Он тебе ничего не сделает, уж об этом я позабочусь. Я пригвозжу его к воротам замка, если он…