В ночь на двадцать второе - [2]

ВИНОВЕН СО СМЯГЧАЮЩИМИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ

В исторической литературе обычно утверждается, что Сталин не верил всем этим сообщениям. Но относительно данных, поставлявшихся разведкой, нужно говорить не о вере или неверии, а об оценке их достоверности. Сталин действительно подходил к ним сверхосторожно. И для этого у него были веские причины. Первая из них- слишком многое было поставлено на карту. В своих мемуарах Жуков рассказывает о таком эпизоде: 13 июня нарком обороны С. К. Тимошенко позвонил Сталину и просил дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность. Сталин обещал подумать. На следующий день Тимошенко вместе с Жуковым были у него в Кремле и повторили свое предложение. И услышали в ответ: "Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к границе? Это же война! Понимаете вы это оба или нет?" "Сопоставляя и анализируя все разговоры, которые велись И. В. Сталиным в моем присутствии в кругу близких ему людей, я пришел к твердому убеждению: все его помыслы и действия были пронизаны одним желанием - избежать войны - и уверенностью в том, что ему это удастся",- пишет Жуков. Второй причиной его чрезмерной осторожности была заинтересованность Запада, прежде всего Англии, в войне между Германией и Советским Союзом. Определенные круги видели в ней спасение от собственной катастрофы и поэтому всячески провоцировали обе стороны на вооруженный конфликт. Как подчеркивает в своих мемуарах "Разведка и Кремль" Павел Судоплатов: "Хотя полученные разведданные разоблачали намерение Гитлера напасть на Советский Союз, однако многие сообщения противоречили друг другу". И, наконец, третье: отношение самих руководителей разведки к тому, что они сообщали вождю. У них не хватало мужества и настойчивости, чтобы доказывать достоверность тех данных, которые с риском для жизни добывали их разведчики. Боясь вызвать гнев Сталина, они сами же ставили под сомнение то, о чем докладывали. Так, 20 марта 1941 года начальник разведывательного управления генерал Ф. И. Голиков представил доклад, содержавший сведения исключительной важности. В нем излагались варианты возможных направлений ударов вермахта при нападении на Советский Союз. Как потом выяснилось, они последовательно отражали разработку гитлеровским командованием плана "Барбаросса". Причем в этом документе указывалось, что начало военных действий следует ожидать между 15 мая и 15 июня, хотя позднее эта дата была отодвинута на неделю. Однако Голиков сам же опровергал то, о чем говорилось в документе: "Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо рассматривать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки". О всесильном наркоме внутренних дел Лаврентии Берии следует сказать особо. Принято считать, что в угоду Сталину он всячески дезавуировал любые предупреждения о надвигающейся войне, откуда бы они ни поступали. В подтверждение этого, в частности, приводится его докладная записка кремлевскому правителю, в которой говорится: "21 июня 1941 года... Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который попрежнему бомбардирует меня "дезой" о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это "нападение" начнется завтра. То же радировал и генерал В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией..." Грехов у Берии и так хоть отбавляй, и не следует приписывать ему лишние, в коих он не повинен. Цитируемая докладная записка - типичная фальшивка, к тому же шитая белыми нитками. Начать с того, что Деканозов, недавний начальник его внешней разведки, не мог "бомбардировать" Берию "дезой", поскольку все свои телеграммы направлял Молотову в НКИД. Далее, Берия будто бы обрушивается на военного атташе в Берлине и его тамошнюю агентуру, именуя их "врунами". Те, кто писал фальшивку, не знали, что это были те самые люди, чьи донесения сам Берия, его заместитель Меркулов и начальник разведки НКВД П. М. Фитин регулярно докладывали Сталину. Последний раз это было 17 июня. Военный атташе не имел никакого отношения к этой агентурной сети и ни о какой рации просить не мог. И последнее. Докладная записка датирована 21 июня. Но даже если бы Берия на самом деле считал "дезой" предупреждения о нападении Германии 22 июня, он был слишком опытен и осторожен, чтобы не подождать всего сутки и не рисковать своим положением.

О ЧЕМ НЕ ЗНАЛ МАРШАЛ ЖУКОВ

Независимо друг от друга генерал Судоплатов и сын Берии пишут, что 21 июня министр внутренних дел с утра был в Кремле у Хозяина. Именно из-за чрезвычайной осторожности по отношению к Германии Сталин не мог вообще игнорировать водопад предупреждений, что 22-го начнется война. И в канун ее ждал, как говорится, затаив дыхание: будет или нет? Через 47 лет это подтвердил не кто иной, как ближайший соратник вождя, первый заместитель председателя Совнаркома и нарком иностранных дел Молотов. В беседе с писателем Иваном Стаднюком он поведал о державшихся в строжайшей тайне событиях последнего дня накануне войны. Внеся в его рассказ некоторые уточнения из других источников, можно восстановить их развитие. С раннего утра у Сталина собрались члены Политбюро. Угроза нападения Германии ни для кого не была секретом. Поэтому обсуждали политические и военные меры на случай агрессии, которая могла начаться в субботу ночью или в воскресенье. Чтобы прояснить ситуацию, Сталин поручил Молотову вызвать германского посла в Москве Шуленбурга и одновременно направить шифровку советскому послу в Берлине Деканозову. Ему предписывалось срочно запросить аудиенцию у министра иностранных дел Риббентропа и обсудить с ним общее состояние советско-германских отношений, упомянув слухи о возможности войны, и выразить надежду, что конфликта можно избежать путем переговоров. Судя по сохранившемуся донесению секретного сотрудника НКВД "Эрнста", обслуживавшего германское посольство, Шуленбург побывал в кремлевском кабинете Молотова в 9.30 утра, а не в 21.30 вечера, как обычно пишут документалисты. Указанному сексотом часу можно верить, поскольку им приводятся подтверждающие его детали, на которые не обратили внимание те, кто позднее "чистил" архивы. А именно: вернувшись, посол в то же утро отправил самолетом в Берлин свою собаку-боксера. "Вечером он подготовил всю аппаратуру к выводу из строя. Шифровальный материал подготовлен к сожжению после получения последней телеграммы из Берлина". Встреча Молотова с Шуленбургом не внесла ясности. В ответ на вопрос, что можно сделать для улучшения отношений с Германией, тот лишь обещал запросить Берлин. Не лучше обстояло дело и в германской столице. Дежурный по МИДу сообщил Деканозову, что Риббентропа нет на месте. Отсутствовал и государственный секретарь МИДа барон Вайцзеккер. После ряда настойчивых звонков около 12 часов дня Деканозову все же удалось поймать начальника политического отдела министерства Вермана, который поинтересовался, не может ли он быть полезным господину послу. Однако обсуждать с клерком какие-либо вопросы Деканозов был не уполномочен. После полудня Москва стала требовать от посла немедленно добиться аудиенции у Риббентропа или Вайцзеккера. Судя по всему, немцы сознательно уклонялись от встречи. И это не могло не тревожить собравшихся в Кремле членов Политбюро. Нестерпимо медленно тянулись часы неопределенности, устранить которую оказалось не по силам даже Сталину. Лишь вечером в 21 чаев Наркоминдел поступила телеграмма от советского посла в Лондоне Майского, посланная в 19 часов по среднеевропейскому времени. После расшифровки ее немедленно передали в Кремль. В ней Майский сообщал, что получил от посла Великобритании в Москве Криппса, находившегося в тот момент в Лондоне, предупреждение, что Германия якобы завтра, 22 июня, нападет на Советский Союз. О том, какую реакцию вызвало это сообщение у находившихся в кабинете Сталина, можно только гадать. Тем более что поздно вечером была наконец получена шифрограмма от Деканозова, которому удалось встретиться с государственным секретарем МИДа. Но тот не сказал ничего конкретного, лишь пообещав передать своему правительству содержание "устной ноты" советского посла. А теперь обратимся к мемуарам Жукова. Маршал пишет, что вечером 21 июня ему позвонил начальник штаба Киевского округа генерал Пуркаев. Он доложил, что к пограничникам явился перебежчик - немецкий фельдфебель, утверждавший, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня. Известив об этом Сталина, Жуков вместе с наркомом Тимошенко и генералом Н. Ф. Ватутиным выехали в Кремль. "И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен,- рассказывает Жуков. - А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? - спросил он. - Нет,- ответил С. К. Тимошенко.- Считаем, что перебежчик говорит правду. Тем временем в кабинет Сталина вошли члены Политбюро. - Что будем делать? - спросил И. В. Сталин. Ответа не последовало. - Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность- сказал нарком... Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома. Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить. И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому на подпись. ...С этой директивой Н. Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня". В рассказе начальника Генштаба обращает на себя внимание один немаловажный момент. Как только он закончил доклад и Сталин решил поставить вопрос о том, что делать, в кабинет, как по команде, вошли члены Политбюро. Собрать их ночью в столь короткий срок было невозможно. Значит, все уже находились в соседней комнате и ждали сигнала Сталина, который не замедлил последовать. То есть еще раз подтверждается, что 21 июня Политбюро с утра вообще не расходилось. Ведь счет времени шел на часы и минуты. Так неужели же после всего, что произошло в тот вечер, Сталин и другие члены Политбюро уехали на дачи и улеглись спать? И вновь вернемся к той трагической ночи 22 июня. Описывая свой звонок в Кремль, в первом издании мемуаров Жуков не упоминает о реплике дежурного генерала о том, что Сталин спит. Это "уточнение" кто-то вписал в мемуары позже, мало заботясь о правдоподобии ситуации. Как, впрочем, и о передаче Сталиным через начальника Генштаба поручения Поскребышеву собрать членов Политбюро. У вождя была прямая линия к своему личному секретарю, обеспечивавшая постоянную круглосуточную связь без всяких посредников. Сталину достаточно было просто поднять трубку специального телефонного аппарата. Итак, члены Политбюро никуда не уходили после первого приезда в Кремль четыре часа назад. Это косвенно подтверждает и начальник Генштаба: "В 4 часа 30 минут утра все вызванные члены Политбюро были в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет". Дальше Жуков пишет: "И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал: - Надо срочно позвонить в германское посольство. В посольстве ответили, что посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Принять посла было поручено В. М. Молотову... Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов: - Германское правительство объявило нам войну. И. В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался". На самом деле не Сталин дал указание позвонить в германское посольство, а Шуленбург еще раньше, между 2 и 3 часами ночи, просил принять его. Но Сталин, догадываясь, чем вызвана эта просьба, разрешил Молотову принять посла "только после того, как военные нам доложат, что вторжение началось". Здесь вождь действительно проявил прозорливость. Вручи германский посол наркому иностранных дел меморандум об объявлении войны, и тогда все было бы в соответствии с канонами международного права. А поскольку военные опередили его, Сталин с полным основанием заявил в своем выступлении 3 июля, что Германия напала на Советский Союз, "неожиданно и вероломно нарушив пакт о ненападении". И объяснить этим поражения Красной Армии в пограничных сражениях в первые дни войны. Что же касается описания памятной ночи на 22 июня, которое содержится в книге "Воспоминания и размышления", то "даже в мемуарах глубоко уважаемого Георгия Константиновича Жукова далеко не все соответствует исторической правде,- пишет Серго Берия.- Я никогда и ни в чем не ставил под сомнение честность и порядочность этого человека, но факт есть факт. Возможно, на первый взгляд, это покажется странным, но я убежден, что здесь нет вины прославленного маршала. Не таким был Георгий Константинович, чтобы лукавить. Все было гораздо сложней. Я убежден, что, напиши Жуков всю правду, которую он знал, его воспоминания не были бы опубликованы...".