В нескольких шагах граница... - [88]

– Конечно, я бы сделал… Ради того, что речь идет о знакомых товарища Ваги… Я такими вещами не занимался никогда… Может, шахтеры могли бы что-нибудь… – Ну, наконец! Я даже обрадовался. – К сожалению, я шахтеров почти не знаю. Я ведь не шопронский, вы знаете, я сомбатхейский… Может, председатель нашего профсоюза знает, он бреннбергский, братья его работают на шахте…

– Мы поговорим с ним, попросим!

– Это невозможно. До двух он на заводе.

– Нам срочно хотелось бы быть уже там…

– А в два часа заседание ревизионной комиссии, тогда мне будет некогда… продлится до пяти…

Вот проклятье, человек с рыбьей кровью!

– Нельзя ли сейчас поискать председателя на заводе?

– Если б это был настоящий завод!.. Крохотная хибара здесь, на соседней улице. Там и работает председатель. Всегда ворчит, не любит, когда во время работы вызывают его по делам профсоюза…

– Видите ли, товарищ, все-таки это такое дело, что…

– Хорошо, хорошо, всем важно, всем срочно… До двух вы все равно ничего не сделаете! Идите в Бреннберг, это лучше всего…

– Мы хотели бы прежде поговорить.

– Так в одну минуту нельзя. Это не такое дело. Надо основательно подумать… Ему будет неприятно, если мы его вызовем, он тоже не любит…

Я встал.

– Скажите товарищ, где работает председатель, я беру ответственность на себя, мы пойдем туда и вызовем его.

– Ну ладно, – решился наконец он, напялил на голову котелок и открыл перед нами дверь. – Я пойду с вами, – вздохнул он. – Но потом, если он скажет или начальник начнет ругаться…

– Я беру ответственность на себя.

– «Беру, беру»! Все говорят «беру», а потом, когда выходит неприятность…

Он долго возился с дверью и ключами, давал наказы трактирщику. Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, и в этот момент мне больше всего хотелось схватить его за шиворот и потрясти…

Глава девятнадцатая, из которой выясняется, что выйти из сада совсем не так просто

Узнав секретаря, мы немного побаивались председателя. Если и он такой же бюрократ и педант, как этот, пока мы объясним ему, что нам надо, наверняка наступит вечер.

Мы шли по лабиринту маленьких улочек и столько раз сворачивали из переулка в переулок, что пятиминутный путь в этом древнем городке, среди крохотных домов и узких, мощенных булыжником улиц показался нам до бесконечности длинным. Мы остановились перед двухэтажным узким домом, походившим на старинный патрицианский особняк. Предприятие, оказывается, располагалось в большом сарае, в глубине двора. Снаружи ничего не было видно, не было даже фирменной таблички. Двор загораживали старые, потрескавшиеся ворота, доски которых были обиты в форме лучей; такие ворота, как видно, были здесь в моде. В середине маленькая дверь, через которую мог протиснуться лишь один человек, но, когда открывались обе половины, тогда там могла уместиться грузовая машина или телега; если и этого было мало, до самых высоких сводов открывались еще две верхние створки. Тогда через них мог пройти даже фургон с мебелью или вагон.

У ворот в стене блестела отполированная множеством прикосновений медная ручка. Секретарь дернул. Внутри долго звенел маленький звонок.

Скоро появился старик с моржовыми усами. На нем болтался, покрывая его до самых пят, почерневший кожаный фартук, на голове фуражка. Он спросил по-немецки, что нам надо. Секретарь сказал, что мы хотим поговорить с председателем. Старик не ответил и закрыл ворота.

Прошло добрых десять минут, и я уже думал, что тот, с моржовыми усами, глухой или придурковатый.

Может, он не понял, чего мы хотим, а может, не передал просьбы?… Но председатель все-таки вышел, и мы были приятно удивлены. Насколько важен и многословен был секретарь, настолько председатель был понятлив и скромен. Человек он был пожилой, но из той породы людей, которая, как бук, чем старше, тем тверже. Лицо, голые плечи и руки, выступающие из-под кожаного фартука, – одни кости и жилы; неожиданно белокурые волосы, уже поредевшие, и водянисто-голубые глаза с близоруким прищуром – вот его портрет.

Мы представились, и я в нескольких словах объяснил, зачем мы пришли. Я смотрел ему в лицо с нервным ожиданием. Я думал, что теперь начнется мучительно обстоятельное объяснение: если это возможно, нам не хотелось бы ждать, пока он кончит работу, мы хотели бы скорее оказаться за границей. Почему? Потому что мы уже целую неделею в дороге и… Ничего этого не понадобилось. Он смотрел на нас прищуренными водянисто-голубыми глазами и словно читал наши мысли.

– Идите в Бреннберг. Поищите Ханзи Винклера. Он работает в ночной смене – пока дойдете, он проснется. Скажите, что я послал. Покажи им бреннбергскую дорогу! – обратился он к секретарю. Потом улыбнулся и протянул нам большую костлявую руку: – Всего хорошего, товарищи, счастливого пути!

Прошло не более половины минуты – и вот разговор окончен, ворота закрыты, и под высоким сводом глухо застучали его удаляющиеся шаги. А секретарь, как человек, который наконец знает, что ему делать, сразу пошел с нами и подробно объяснил, как добраться до Бреннберга.

Мне порой приходилось наблюдать, как люди с самыми разными характерами и темпераментами мирно работают вместе. Вот этот председатель: простой, чистый, как вода, все понимает с полуслова, сразу принимает решение. А секретарь… Мы узнали потом, что они уже двадцать лет работают вместе в полном согласии.