В неосвещенной школе - [5]
— Да тебе сколько лет? — спросил я малыша, тщетно пытаясь вспомнить, записывал его или нет.
— Семь, — ответил он.
— Но ведь семилетних в школу не принимают. Я записывал только с девяти лет.
— А я сам присол. Взял и присол, — сказал он и так доверчиво посмотрел на меня своими ясными глазами, что у меня не хватило духу отослать его домой.
Он-то и вошел первым в школу. За ним двинулись остальные. Последним вошел и занял место за крайней яртой Надгаевский Семен. Началась перекличка. Из шестидесяти семи учеников только Надгаевских было ни много ни мало — тридцать пять, причем двое были Семены и двое Кузьмы. Чтоб не путать их, я сказал, что богатыря и мальчика с пальчик буду звать по имени-отчеству, то есть Семеном Панкратьевичем и Кузьмой Ивановичем. Такое мое решение все приняли с веселым смехом и явным одобрением.
Я рассказал ребятам, как вести себя в классе, потом принялся выяснять их знания.
И с первого же дня занятий попал в тот мучительный тупик, из которого не мог выбраться целый месяц. Оказалось, что не менее полутора десятка ребят уже умели читать и писать. Они ходили в соседнюю деревню и там учились грамоте у какой-то старушки. А я имел предписание инспектора открыть только первое отделение, и, значит, грамотные ребята должны были вместе с неграмотными писать палочки с хвостиками и учиться делить слова на звуки, а звуки соединять в слова.
Тогда я видел в этом лишь нелепость, бессмысленную трату времени пятнадцатью ребятами, которые по своему возрасту должны были уже кончить школу, и не подозревал, как эта нелепость отзовется на занятиях всей школы. Отпустив ребят, я немедленно отправился в город, к инспектору.
И вот опять тесная прихожая: слева — птицеобразный делопроизводитель, справа — гостиная с диваном и возлежащим на нем инспектором. И тот же вопрос занятого человека, которого беспокоят по пустякам:
— Что вам, господин Мимоходенко?
Еще по дороге я обдумал, как короче и яснее изложить суть дела. Инспектор слушал, стоя одним боком ко мне, а другим к дивану, и на лице его были та же скука и та же досада, что и в прошлый раз.
— Нет, нет, господин Мимоходенко, никакого второго отделения. Бог знает, чему их обучали в частном порядке. Школа — учреждение государственное.
— Так что же с ними делать, господин инспектор? Ведь некоторые из них даже для третьего отделения вполне пригодны.
— Не имеет значения. Все должны обучаться по установленным государственным программам. До свидания, господин Мимоходенко, до свидания.
Так же вяло сунул мне руку, так же уткнулся в книгу на ходу к дивану, только на обложке ее стояло уже не «Ключи счастья», а «Санин» Арцыбашева.
Я вернулся в деревню и принялся обучать грамоте всех ребят подряд по государственной программе для первого отделения.
И вот что получилось.
Когда я спрашивал: «Дети, «у» и «с» — что будет?» — то, прежде чем неграмотные успевали в уме соединить в слово эти два звука, грамотные страшными голосами кричали «у-у-у-с-с-с!» «Дети, разделите слово «ус» на звуки». И, прежде чем неграмотные успевали сделать это мысленно, все в классной комнате начинало вибрировать от протяжного и оглушающего «у-у-у-у-у-у!», подобного заводскому гудку. Гудение умолкало, чтоб уступить место разбойничьему свисту: «с-с-с-с!» Никакие уговоры на грамотных не действовали: им было скучно, и они развлекались, как умели, не давая мне никакой возможности обучать неграмотных. В отчаянии я убегал в свою комнату и там, упав на кровать, затыкал пальцами уши, чтобы не слышать, как беснуется класс.
В ПОИСКАХ ОПЫТА
В одну из бессонных ночей, когда я в сотый раз спрашивал себя, неужели все дело в тщедушности моей фигуры, мне пришла мысль посетить какую-нибудь сельскую школу, посмотреть, как ведет занятия тамошний учитель, посоветоваться с ним. Едва забрезжил рассвет, я вывесил на дверях школы объявление, что занятий в этот день не будет, вышел на большой шлях и с попутной подводой отправился в волостную деревню Бацановку.
Вез меня наш же, новосергеевский, крестьянин — человечище под стать Илье Муромцу. Перед ним я. наверно, был чем-то вроде котенка перед бульдогом. Он долго молчал, потом хриплым басом спросил:
— А зачем это вы моего Семку рогульки писать учите? Он же грамотный.
— А кто этот Семка?
— Ну, Надгаевский, Семен Надгаевский.
— А, Семен Панкратьевич! Есть такой. Как это я не догадался! Он весь в вас: богатырь. Значит, вы — Панкрат… Как по батюшке?
— Гаврилыч.
— Да, Панкрат Гаврилыч, это верно: Семену рогульки ни к чему. Но такое распоряжение инспектора народных училищ: всех посадить в первое отделение.
— Он тронутый, ваш инспектор? Всех под одну гребенку?
— Он чиновник, статский советник, а высокие чиновники почти все на один манер. Они боятся, как бы чего не вышло, вот и стригут всех под одну гребенку.
Надгаевский повернул широкое бородатое лицо и с доброжелательным любопытством оглядел меня.
— Это ж какой будет чин, статский советник, если повернуть на военный лад?
— Это будет вот что, — показал я дулю. — Между генералом и полковником, чуть пониже генерала, но выше полковника.
Панкрату Гавриловичу мое образное объяснение, вило, понравилось: он так оглушающе засмеялся, что лошадь прянула ушами. Но потом лицо его затуманилось и он в раздумье сказал:
