В немецком плену - [7]

Пока пленные стояли в очередях за баландой, я снял с себя гимнастерку, теплый свитер и нижнюю рубашку, чтобы попытаться освободить их от вшей. Оказалось, что этих тварей было великое множество. Они располагались у складок одежды целыми кучами. Наступило 29 мая – один из самых ужасных дней в моей жизни. В этот день всех пленных разбудили до рассвета и объявили, что нам предстоит пройти до вечера более 60 километров.

Днем солнце палило нещадно, ноги мои начали сильно уставать, и я невольно отстал от того головного ряда. Вот-вот могло случиться так, что я окажусь в хвосте колонны, упаду и конвоиры меня пристрелят. Но скоро колонна стала проходить мимо очередной деревни (наверное, Малиновки), жители которой, как и предыдущих населенных пунктов, встали плотными рядами на обочине дороги. И этим решил воспользоваться один из молодых и физически сильных пленных. Неожиданно для конвоиров он очень быстро рванул в сторону стоявших людей, проскочил через них и скрылся между ближайшими хатами и дворами. Колонну остановили, и несколько конвоиров с собакой устремились за беглецом. Пока конвоиры с собакой не поймали и не расстреляли несчастного беглеца, прошло около получаса, и за это время я сумел немного отдохнуть.

Миновали еще одну деревню, вошли в большое село (возможно, Бурбулатово). Тут местные жители стояли уже не на одной, а на обеих обочинах шоссе. Конвоиры старались разогнать их выстрелами из автоматов в воздух, однако это не давало никакого эффекта. Женщины пытались вручить пленным съестное, подбегая совсем близко к колонне. Но мне ничего не досталось – все захватывали те, кто были крайними в ряду и более проворными. И почти никто ничем не делился с соседями.

И здесь оказалось, что в колонне шел пленный родом из данного села. Его престарелые родители прибежали к колонне и вступили с сыном в разговор. К счастью, в это время на месте оказался переводчик, и дело кончилось тем, что перед следующим населенным пунктом – селом Близнюки, где колонне предоставили последний привал, конвоиры отдали старикам сына за какую-то, как говорили, большую драгоценность. Но, чтобы не уменьшить отчетное количество пленных в сопровождаемой ими колонне, вместо этого пленного конвоиры загнали в нее какого-то пожилого мужчину, превратив его в военнопленного. И такие случаи бывали не раз.

На последнем привале я надеялся утолить большую жажду, которой все время мучился, но ничего с этим не вышло. Между тем жара стала невыносимой. Ноги мои так устали, что хоть «ложись и помирай». Лишь с великим трудом прошел через село, в котором тоже многие женщины пытались дать кому-то из пленных что-то поесть. А как вышли из него и прошли около километра, ноги отказали совсем: я упал на дорогу и едва нашел в себе силы приподняться и усесться на своей шинели, пропуская мимо себя с двух сторон людей, шедших вперед. И никто из них не помог мне.

Я уселся на шинели. Молодой и очень здоровый конвоир сразу остановился около меня и заорал по-немецки: «Давай, давай скорей, не сидеть!» – и нацелил на меня автомат. Видно было, что он совсем не обладает чувством милосердия. Но тут мне пришла в голову спасительная мысль – я решил бросить шинель, которая давала мне дополнительную нагрузку, и сумел подняться. И так я прошел, наверное, еще километр. Однако ноги опять отказали. И тут я сообразил, что надо сбросить тяжелые ботинки с обмотками и шагать босиком. Я разулся и снял также зеленые воинские брюки, оставив на себе гражданские темно-синие брюки от костюма студенческих времен. Но второпях совсем забыл вынуть из потайного кармана брюк два очень важных предмета – «медальон смерти» (о чем потом вовсе не жалел) и мамин «талисман». Встал я на босые ноги и легко зашагал вперед. Шедшие рядом пленные не удивились моему поступку, а конвоир, кивнув мне, сказал: «О да, да, хорошо, хорошо!» Хотя идти босиком стало легче, но мелкие камушки причиняли ступням сильнейшие боли, царапая кожу до крови. Однако с этим приходилось мириться.

Прошли еще более километра. Я уже еле-еле передвигал ногами и вот-вот мог упасть и больше не встать либо из-за своего бессилия, либо от пули конвоира. Сильно исхудавший, босой и напоминавший своим видом подростка, я обратил на себя внимание какой-то доброй женщины, которая, не испугавшись быть застреленной конвоирами, быстро и решительно подбежала именно ко мне и передала узелок из белой ткани. В узелке оказались пол-литровая бутылка с сырым молоком, кусок хлеба и две большие сваренные картофелины. Обе картофелины и хлеб я отдал своим соседям, а сам, освободив горлышко бутылки от пробки, жадно и быстро выпил все молоко.

Метров через сто пятьдесят другая женщина опять сумела отдать мне бутылку с молоком и кусочек хлеба со свиным салом. И снова я выпил только молоко, а еду отдал тем же соседям. После этого они, видимо, решили, что им выгодно быть рядом со мной и поддерживать меня на дальнейшем пути. Они, каждый со своей стороны, крепко взяли меня под руки и почти понесли. Так мы двигались вместе по шоссе до железнодорожного узла – станции Лозовая.

По обеим сторонам улиц Лозовой, по которым мы шли, также толпами стояли местные жители. И здесь одна девочка, приблизившись очень быстро к нашему ряду и не побоявшись конвоиров, вручила еду. На этот раз ею оказался… круглый диск макухи диаметром около 20 сантиметров – отхода производства подсолнечного масла. Раньше я никогда не слышал о существовании такой пищи. Соседи, наверное, тоже никогда не имели с ней дела. Но тем не менее они разломали этот диск на три части при помощи перочинного ножа и каждый положил свою долю в карман.