В неизведанные края - [110]

Наутро я нахожу Тнелькута томным и слабым. Он лежит полуобнаженный и потный. Кажется, боли прошли, и он хочет завтра выехать.

Сегодняшнюю дневку мы используем для осмотра окружающих гор. Ковтун для зарисовки гор поднимается на соседнюю вершину, а я иду через долину Мильгувеем к утесам северного склона. До них километров восемь. Хотя снег шел после пурги целые сутки, но под ним твердый наст, и можно идти без лыж: нога погружается не больше чем на 15–20 сантиметров. Но когда я подхожу к другой стороне равнины, то начинаю раскаиваться, что не взял с собой лыж: здесь вдоль реки растут кусты, возле которых нет наста, и иногда проваливаешься по пояс. Но делать нечего, приходится ползти по снегу вперед к утесам.

В кустах перепархивает куропатка, видны следы зайцев и леммингов и даже в одном месте след горного барана, спустившегося в долину за кормом.

Правый берег реки вознаграждает меня за тяжелый путь. Впервые после долгого перерыва я вижу настоящие утесы, а не осыпи. Утесы – большая редкость в этой части Чукотки. Морозное выветривание здесь так интенсивно, что скалы быстро распадаются на отдельные обломки, и за всю эту поездку на оленях я мог осмотреть не более десятка утесов.

Обратное возвращение скучнее. Яранги с расстояния в восемь километров кажутся маленькими точками на склоне горы, и так утомительно идти к ним, вытаскивая ноги из снега. Сильно дает себя чувствовать голод. Исключительно мясная пища для нас, привыкших к хлебу, каше, овощам, кажется недостаточной, живот как будто пустой, и к вечеру бываешь прожорлив, как волк. Поэтому дымок над ярангами заставляет меня мечтать о вкусном мясе, которое я получу после возвращения.

Сегодня нас ждет еще новое блюдо: вместе с сырым мясом подают сырой мозг из костей оленьих ног.

Это лучшее лакомство, и девушка (ее зовут Кергируль, сокращенное от Кергирультына – «щербинка») распределяет его между гостями – между нами и Эйчин.

Нам приходится здесь расстаться с частью нашего сахара, чтобы угостить девочку и старух. Теперь мы рассчитываем на мясо, которое даст Тнелькут, и продовольственный вопрос стоит не так остро. А затем надо поддерживать хорошие отношения с хозяйками. Один молодой колымчанин, много ездивший по чукотским стойбищам, кратко формулировал мне в 1930 году основное правило своей дорожной практики: «Прежде всего угождай старухе. Она всегда поможет, починит платье, накормит. А молодой бабе нет расчета угождать».

Мы должны в особенности помнить это правило, потому что с нами отправится часть семьи Тнелькута. Он категорически отказался поехать так, как обычно я ездил в Якутии, – с палаткой, налегке, только одному или двум мужчинам. Это было совершенно неслыханно, невозможно для чукчей. Чукча может ехать только кочевьем, с семьей и ярангой, или даже на легковых нартах, без всякого груза, от одного стойбища до другого, в крайнем случае ночуя раз или два на снегу. А ехать одному за сотню километров с грузовыми нартами было невозможно: кто же согреет чай, сварит пищу, починит обувь, поставит ярангу? Все это женские обязанности. И вести караван также должны женщины. Ни у кого из народов Северо-Востока я не встречал таких пережитков в резком разграничении женских и мужских обязанностей и проистекающих отсюда множества осложнений в организации экспедиций.

Иногда мешали нашей работе и различные древние верования, касающиеся оленей, и тайное влияние шаманов, с чем нам пришлось еще столкнуться позже.

Утренние сборы на следующий день приводят меня в ужас. Снимаются сразу не одна яранга, а две, с маленькими детьми, со старухами. Неужели все они поедут с нами? Но Тнелькут успокаивает меня: его товарищ по стойбищу, бедный чукча, откочует со всем стадом в новое место, а с нами поедет только одна яранга. Мы поедем «акальпё» (быстро), как я требую, и через пять дней будем на озере. Это, конечно, большой успех – значит, мы будем проходить до 20 километров в день. А обычная чукотская кочевка делает всего 7–10 километров.

Чукчанки быстро снимают шкуры с яранги, разбирают ее остов, выбивают и складывают полог, грузят нарты. Мужчины в это время заняты ловлей оленей – опять тем же способом, при помощи чаата.

Тнелькут еще болен: во время ловли он часто ложится на нарту, но все же ловит чаатом оленей и тащит их к нартам.

В глубь гор с чукотской кочевкой

Кто знает, что за ужасный холод свирепствует за границей?

Высокие горы, тянущиеся на громадное

Пространство, пески, покрытые вечным снегом;

Тресканье кожи и ломанье пальцев от холода вещь обыкновенная.

Там даже летом носят собольи воротники.

Фань Шао-куй. Путешествие в Монголию. 1721

Наш новый караван имеет вид настоящего чукотского кочевья. Впереди идет толстый мальчик лет шестнадцати, он показывает дорогу оленям, чтобы они шли прямо вперед. Мальчик веселый и краснощекий, одет хотя и скромно – в темные меха, но крепкие, не сношенные. Первой идет связка старухи Тегрине; с нами все же едет одна из старух. Ее олени, пара «ученых», как говорят чукчи, очень смирных, чуть ли не таких же старых, как и она сама, бредут с утомительной медленностью, не более трех километров в час.