В неизведанные края - [102]

Пол в пологе устлан шкурами оленей, а у дальней стенки светит эек – первобытная лампа – чаша, которую раньше делали из камня (теперь для этой цели пользуются железными тазиками). В нее налит нерпичий жир или жир из толченых оленьих костей, а на переднем краю лежит вместо фитиля узкая грядка мха, который и горит тусклым и ровным светом. Время от времени хозяйка подправляет мох палочкой.

Чай дают без всякой закуски, но мы принесли с собой угощение – мешочек сухарей. Это пока еще большая редкость в тундре, поэтому в глубине полога раздается почтительный шепот: «кау-кау» (хлеб). Перед уходом я оставляю остатки сухарей хозяину, хотя и с некоторой болью в сердце, ибо килограмм, который истрачен сегодня на угощение, составляет четвертую часть нашего запаса.

До чая никаких деловых разговоров вести нельзя. Только после чая Укукай начинает медленный разговор на волнующую нас тему – возможность найма легковых оленей для поездки в глубь Анадырского плато. Я хочу достичь таинственного озера Эльгытхын, расположенного в верховьях одного из притоков Анадыря, реки Белой.

Об этом озере давно уже рассказывали русским путешественникам чукчи; геолог П. И. Полевой, исследовавший в 1912 году Анадырский край, пытался проникнуть к озеру, но его проводники не могли найти дороги. Только в 1933 году при изучении Чукотского края с самолета мне удалось найти это озеро и увидеть его темно-синие воды в глубокой впадине в середине сложенного лавами плато. Его круглая форма и окружающее кольцо гор привели меня к убеждению, что озеро это образовалось в результате вулканического взрыва и заполняет кратер или трубку взрыва. Теперь надо было проверить это предположение, изучив окружающие озеро горы.

Здешние чукчи слыхали про это озеро, которое они называют по-коряцки Эльгики (в XVIII веке вблизи озера жили коряки).

Котыргын не бывал на этом озере, но поблизости есть чукча Тнелькут, который там кочевал летом. Завтра он должен быть здесь, и, может быть, его удастся уговорить свезти нас на озеро.

Укукай остается в пологе (он собирается провести завтра собрание по делам нацсовета), а мы отправляемся побродить по поселку. Ребятишки играют между ярангами, несмотря на такой мороз. Они хорошо укутаны в меховые комбинезоны; у самых маленьких рукава совсем зашиты, чтобы не попал снег, и они похожи на маленьких медвежат. Грудные дети завязаны в меховые мешки, в которых сзади сделан клапан – «макы», куда кладется мох пополам с оленьей шерстью; эту подстилку меняют несколько раз в день.

Дети залезают на пустые нарты, копаются в снегу и подражают движениям взрослых.

Женщины уже ставят пологи и начинают приготовление пищи. Надо и нам заняться своим домом. Сегодня в нем будет холодно: 53 градуса мороза, а дров нет. Ближайшие кусты находятся в семи километрах, и дрова чукчи привозят себе на нартах понемногу, чтобы поддерживать скудный огонек под котлом. Хозяйки так умело используют топливо, что той порции дров, которую нашей печке надо на сутки, им хватило бы на десять. Нагревать палатку примусами сегодня также нельзя: осталось мало горючего, мы простоим здесь еще сутки, надо сохранить запас для возвращения саней в Чаун и для нашей поездки. Трехголовый примус пожирает в час 400 граммов бензина, и Денисов категорически требует, чтобы лезли скорее в мешки, – нечего зря жечь бензин. Укукай сегодня спит в теплом пологе, но нам неловко проситься туда: у нас ведь есть свой дом, технически более совершенный, и, кроме того, по описанию всех путешественников, чукотский полог представляется нам очень неопрятным жильем.

Поэтому после супа и чая, которые наполняют густым паром палатку, мы лезем в холодные спальные мешки. Хорошо в мешке! Если одежда и меховые чулки сухие, то мешок быстро нагревается, особенно если закрыться с головой, – и забываешь, какой мороз снаружи.

9 февраля встречает нас таким же морозом, красным шаром солнца в дымке, струйками дыма, поднимающимися вертикально над ярангами. В ожидании прибытия Тнелькута мы занялись своей научной работой. Не так далеко до холмов Чаанай – всего 7 километров, и можно подняться на их вершину. Если не надевать лишних мехов, то прогулка по твердому снегу может доставить только удовольствие.

К вечеру приезжает Тнелькут; имя его обозначает «первая заря», или «начало рассвета». Тнелькут – стройный молодой чукча в белых камусных штанах. Это признак состоятельности и даже франтовства: бедняки носят темные меха; пеструю, черную с белым, кухлянку надевают старики.

Тнелькут – быстрый и энергичный, приятный на вид человек. Он не выстригает себе макушку, как это делают многие чукчи, и спутанные волосы покрывают его круглую голову. Лицо его не носит резко выраженных чукотских черт: нижняя часть и нос не так тяжелы, как обычно у чукчей. Он бывал на озере Эльгытхын, но не очень хочет туда ехать: там мало корма, нет топлива и дует постоянно такой ветер, что у людей отмерзают носы и ноги. Тнелькут показывает жестами весьма наглядно, как это происходит.

После долгих разговоров Тнелькут соглашается все же свезти нас в это страшное место. Но с собой у него нет оленей, и нам придется ехать на здешних оленях до ближайшего стойбища у подножия плато, там переменить оленей и на них добраться до стойбища Тнелькута, находящегося еще дальше, вблизи Малого Чауна. Завтра можно назначить отъезд.