В наши дни - [18]

Да и в самом деле, пора забыть обиды. Какие теперь могли быть обиды и упреки? Рано утром того же дня полк оставила Зина. И хотя санинструктор Калюжная уезжала домой согласно приказу о постепенной демобилизации женского рядового состава, всем была хорошо известна истинная причина ее отъезда.

Получилось так, что Владимир Акимович и Зина даже не успели толком попрощаться, сказать друг другу напутственные слова и обменяться адресами — сделать то, что делают все расстающиеся после долгих нелегких дней, проведенных вместе. В такие минуты и мужественные люди, не раз глядевшие в глаза смерти, говорят проникновенные слова, а то и пускают слезу, обещая переписываться и ездить в гости. Клянутся с чистым сердцем, не подозревая, что очень скоро — бывает и так — забудут в сутолоке новых дел и новых встреч об этих обещаниях.

Зина намеревалась уехать днем и надеялась по-должному проститься со штабными, но Удалеев раздобыл легковушку и в шесть утра, пока все еще спали, погрузил Зину с ее багажом и отвез на станцию, откуда до советской границы уже ходили поезда. Там он усадил Зину в вагон и к концу дня возвратился в полк.

Трудно было дознаться, делалось все это по заранее обдуманному им плану или и вправду легковая машина, как он утверждал, была счастливой случайностью. Ведь еще вчера Зина уславливалась с Беловичем добираться до пограничной станции вместе. Так было и веселее, и ей удобнее, но, по-видимому, капитану этого не захотелось, и он поспешил отправить Зину одну и пораньше. «Ну и что же, — решил про себя Владимир Акимович. — Пусть так. В конце концов не все ли равно, где расставаться». Теперь все было кончено. И в самом деле, почему было капитану Удалееву не прийти на его проводы?

Прощальный вечер закончился шумно. Выпитое вино сделало свое. Разговорились молчальники. Расчувствовались и люди, не склонные к широкой общительности. Иные объяснялись в давней любви и уважении к Беловичу. Кто-то вытащил из кармана и подарил некурящему Владимиру Акимовичу зажигалку в виде маленького пистолетика. За ним последовали другие. Кто положил ножик с полосатой пластмассовой ручкой, кто — хитроумный «вечный» блокнот. Вскоре перед Беловичем выросла горка памятных безделушек. И снова поднимали стаканы. Чокались и вспоминали дни, когда «встретиться в Берлине» было лишь мечтой, желанной, но столь далекой от осуществления. Припоминали и тяжелое, и удивительное, и смешное, что, думалось, не позабудется никогда. Кто-то в шутку требовал выпить за химслужбу, отлично поставленную лейтенантом Беловичем, благодаря чему Гитлер не решился на газовую атаку. Шутке смеялись и дружески обнимали Владимира Акимовича.

Шумливей и веселей всех других был Удалеев. Про себя Белович отметил в нем какое-то неподдельное оживление. Неужели, недоумевал Владимир Акимович, капитан действительно радовался тому, что сумел отправить Зину на день раньше начхима? Неужели ревновал к нему — застарелому лейтенанту? Он, этот удачливый красавчик, без пяти минут майор!

К ночи, когда, утихомирившись, офицеры принялись за выяснение отношений, Удалеев пробился к Владимиру Акимовичу. Он протянул ему свою широкую ладонь и сказал:

— Ну, расстаемся. Давай, голуба моя, навсегда мировую… Забудем, что там было. Ну его к бесам! Оставим это тут, на фрицевской земле. Другая начинается жизнь. Разлетимся каждый по своим болотам. На одной дорожке, наверно, и встретиться не придется… Я тебе, Владимир Акимович, на прощанье печатку шоколада сообразил. Говорят — французский. Вещь надежная, непортящаяся. Довезешь — своих там, в Ленинграде, угостишь… Ну, и мир!.. Хана всему. Будь жив, как лучше желаешь.

— Да ведь мы, собственно, никогда и не ссорились, — слегка пожав плечами, проговорил Белович и ответно пожал руку капитана, кажется, впервые назвавшего его по имени и отчеству.

— Ну и порядок. Понятно ведь, о чем речь. Теперь — все. Подпись и круглая печать! — хитро подмигнул Удалеев и отошел к столу, чтобы снова наполнить свою рюмку.

Когда поздно ночью Владимир Акимович остался один, он до мельчайших деталей припомнил их разговор. Увидел перед собой улыбающееся, густо порозовевшее лицо Удалеева, и ему вдруг показался неприятным этот «мир» и это «болото», на которое, по мнению капитана, он должен был возвращаться. Белович повертел в руках добротно запечатанную пачку (по всему судя, не менее десятка шоколадных плиток) и, отложив ее в сторону, вспомнил Зину, ее глаза, всегда глядевшие на него с каким-то скрытым вопросом. Вспомнил и отчего-то подумал о ней с обидой и пожалел ее, тут же решив, что пора обо всем этом позабывать. Ведь он знал — больше ее уже никогда не встретит.

И все-таки им с Зиной пришлось еще увидеться.

Это случилось спустя двое суток со времени ночных проводов, на вокзале пограничного города, уже на родной земле, где фронтовики и возвращавшиеся домой из неметчины угнанные туда женщины пересаживались на поезда, идущие в разных направлениях в глубину страны.

Сумев пристроить свой багаж в камеру хранения и отстояв очередь в кассу, чтобы прокомпостировать литер, Владимир Акимович оказался свободным на несколько часов. По комендантскому талону он сносно пообедал в столовой для военных транзитников и теперь, довольный тем, что билетные трудности остались позади, неторопливо шел вдоль платформы едва ли на треть уцелевшего вокзального здания.