В наши дни - [10]

Запищал телефонный аппарат, и Голубовский, сняв трубку, уселся, чтобы принимать донесения. Донесения, по-видимому, были хорошие, потому что майор активно кивал головой, повторяя какие-то цифры, и все время подтверждал, что слышит отлично.

Этой удобной для него минутой воспользовался Лютиков. Оставив свой стол и удостоверившись, что майор был целиком поглощен телефоном, младший лейтенант подошел к Оле. На меня, по-видимому, он внимания не обращал.

— Ну вот, теперь все! Ясно тебе, порядочек, — убежденно сказал Лютиков. — Возьмем Крым — и мы в глубоком тылу. Мирово! Война-то уже тут, на юге, видела карту?

— Ну и что? — насторожилась Оля.

— То, что я тебе говорил. Решай, пока не поздно.

— Я уже все сказала вам, товарищ младший лейтенант.

— Во как! Подумай лучше.

— И лучше подумала.

— Чумичка, — Лютиков неодобрительно помотал головой. — Мы же день-два — и в Крыму… А наши где?.. В Румынии. Войне вот-вот и конец. Ты вольнонаемная, можешь куда хочешь… Я тебя в Воронеж, в свою комнату, направлю, а потом и сам. Устроимся в жизни, в том не сомневайся. Можем и тут записаться, по-фронтовому.

— Лютиков, прекратите, кажется, я вам…

— Так я же не нахальничаю. Предложение по-культурному. Ты только согласись на то…

— Ну как вы, действительно, можете! — Щеки девушки вспыхнули, она кинула взгляд в сторону Голубовского, наверно ища у того защиты, но, увидев, что майору сейчас не до нее, твердо продолжала: — Вы же мне не нравитесь, Лютиков. Поймите, не нра-ви-тесь!

— Глупство это все. Я тут самый молодой и холостой единственный… Погоди, зажмет тебя какой-нибудь из начальства, не то потом запоешь…

— Лютиков, замолчите! — уже почти крикнула девушка.

— Молчу, молчу. Могу и по стоечке… Только я тебе вот что скажу, — шипел Лютиков: — После войны вы — фронтовые — никому нужны не будете. Это факт. Вспомнишь лейтенанта Лютикова.

— Младшего лейтенанта, — зло поправила Оля.

— Ничего, и сержанту будешь рада.

— Идите вы к черту, Лютиков! — вскричала Оля, сама испугавшись своей вспышки. Хорошо, что в эту минуту наверху приоткрылась дверь и гул танков заглушил ее слова.

На лестнице показалась Нина Сергеевна.

— Лютиков, Оля! — позвала она. — Идите наверх, послушайте, что там делается!..

— Мне и так все ясно. Наступление наших войск… Не в первый раз, — сказал Лютиков.

Обрадованная появлением Звонцовой, Оля рванулась к лестнице.

— Я только на минутку, товарищ майор!

— Раздетая, Оля?! — прокричала ей вслед Нина Сергеевна.

— Вот дурость! — покачал головой младший лейтенант и, полный служебного достоинства, отправился за свой стол, где и уселся за кальки.

— Да, Тюльпан слушает, — кричал в аппарат Голубовский… — У нас пока все в порядке… Что, что?.. Спасибо за хорошую весть, товарищ Седьмой! — Майор положил трубку. — Ниночка Сергеевна, Лютиков! Звонил подполковник Угрюмцев. Танки уже на том берегу… Наконец-то! Дожили… Значит, и верно, скоро кипарисы и пальмы… Севастополь!.. А там недолго и до победы. Может быть, скоро и отметим ее где-нибудь под Берлином, а, лейтенант Звонцова?!

— Может быть, и отметим, — вздохнув, кивнула Нина Сергеевна. — Может быть, и скоро.

Я поднялся наверх и, встав на бруствер, напрасно пытался что-либо разобрать в кромешной мгле ночного тумана. Видно совсем ничего не было. Гремя железом, танки продвигались в полной темноте, и если сигналили друг другу, то заметить это можно было бы лишь на самом близком расстоянии. Отсюда, вслушиваясь, можно было только догадаться: вот они идут по дороге, подходят к переправе и гуськом, один за другим, на должном расстоянии, ползут, приближаясь к крымскому берегу. Я тоже был сапером. Переправа с первого дня строилась на моих глазах, и сейчас мне, как и любому саперному комбату, командирам рот, взводов, отделений и солдатам, передавалось волнение: выстоит ли, выдержит ли стоивший стольких труда и крови наш мост?!

Уже несколько дней, понемногу, на южный берег переправлялась тяжелая артиллерия. Теперь двигались танки. Утром, через два-три часа, должно начаться наступление. Как-то оно удастся?! Враг станет сопротивляться до последних сил. Ведь после крымской равнины, а потом гор и перевала, дальше — только море. Если все пойдет как должно быть, через неделю-две эти сивашские берега станут прежней пустынной степью на неуютной земле, которой не верится в то, что так недалеко отсюда Крым с его теплыми скалами и ласковым солнцем. Но сейчас я был неколебимо убежден в том, что скоро увижу южный край другой, недалекой земли, с белыми домами над крутизной обрывов и бирюзовым, таким памятным с юности, Черным морем.

Шинель моя сделалась сырой, и я решил спуститься к теплу и свету оставленного блиндажа.

Сходя по лестнице, увидел Нину Сергеевну, сидевшую на табурете. Она не обернулась и не посмотрела в мою сторону. Сидела, не сбросив шинели и замерев, невидящими глазами смотрела куда-то в затемненный угол штабного блиндажа. Владевшее ею недавно возбуждение прошло. О чем она сейчас думала?

За спиной моей взвизгнула дверь, и, умудрившись обойти меня на узкой лестнице, вниз сбежала Оля. За ней на миг в блиндаж прорвался гром тянувшихся к переправе танков. Радостно, совсем как-то по-девчоночьи, Оля выпалила: