В мутной воде - [43]

Наконец он кончил и стал перечитывать письмо. Печальная улыбка скользила по его сухим, горячим губам. Из глаз медленно скатилась слеза.

Он оставил письмо, взял со стола большую фотографию Елены и долго, долго смотрел на портрет…

— Она простит, — прошептал он, прикладывая губы к портрету.

Борский медленно сложил письмо, вложил его в конверт, запечатал и надписал на нем: «Елене, в собственные руки».

После этого он встал, подошел к окну и открыл его. Свежая струя ворвалась в комнату с Невы. Он с наслаждением вдыхал воздух и, глядя на реку, на которой дымили пароходы, задумался.

— А жить хочется! — вдруг вырвался из его груди какой-то отчаянный стон… — Как хорошо сегодня!

И ему все показалось особенно хорошим сегодня: и небо, и река, и блеск солнца, и люди, проходившие по набережной.

— Василий Александрович, чаю прикажете?

Борский обернулся и рассеянным взглядом смотрел на лакея. «Что такое он говорит?»

Лакей повторил вопрос.

— Ах, чаю?.. Как же, как же… подай чаю!.. Я выпью с удовольствием!..

Он снова стал глядеть в окно и с каким-то особенным любопытством стал всматриваться во все окружающее, на что прежде не обращал никакого внимания.

Вот проезжает мимо извозчик. Извозчик поднял голову и, заметив устремленный на него взгляд Борского, приостановил лошадь и махнул головой, предлагая свои услуги. Лицо извозчика показалось Борскому таким веселым, здоровым, хорошим… Борский улыбнулся, отрицательно покачал головой, а извозчик привстал, неизвестно зачем стегнул лошадь и быстро понесся по набережной.

Вот идет девочка с нянькой… вот два мужика облокотились на набережную и едят черный хлеб, круто посыпанный солью… Борский глядел на них, жадно глядел и…

Резкий звонок раздался в эту минуту в прихожей. Борский вздрогнул и отошел от окна.

— Прикажете принимать? — как-то участливо заметил слуга, ставя перед Борским стакан чаю.

Борский поймал этот участливый взгляд, и ему слуга показался совсем другим в эту минуту. Ему захотелось вдруг пожать ему руку.

— Сказать, что уехали на дачу, Василий Александрович?..

— Нет… нет… Принимай… Все равно…

Через минуту в кабинет вошли четверо господ. Они были взволнованы. На всех этих лицах был страх. Они взглянули на Борского, поклонились молча, сели и вдруг заговорили все разом тихим голосом, точно понимая, что перед ними совсем больной человек.

Борский слушал их с холодным вниманием. Это были главные кредиторы, у которых были взяты залоги. Один из них, толстый коренастый господин, в купеческом платье, попробовал было улыбнуться и, точно подбадривая себя, проговорил веселым пискливым голосом:

— Бог даст поправитесь, Василий Александрович. С кем этого не бывает?.. А мы вот к вам с просьбою насчет залогов… Как бы получить их из военного министерства!

— Их нет там! — медленно произнес Борский.

— То есть как же это?.. Вы изволите шутить? — прошептал купец дрожащим голосом, вытягивая вперед свою толстую шею.

Борский взглянул на своих гостей. Глаза их со страхом и надеждой следили за малейшим движением Борского. Лица как-то замерли…

— Я не шучу, господа. Ваших залогов там нет. Там только пятьсот тысяч, а я взял у вас до двух миллионов! — отчетливо произнес Борский.

В течение нескольких секунд все молчали. Борский смотрел, как постепенно все эти лица искажались злобою и ненавистью. Большие глаза толстого купца наливались кровью и, казалось, готовы были съесть Борского; крупные капли пота выступили на лбу. Он хотел было подняться, но грузно опустился в кресло и, как раненый зверь, замотал головой.

Вдруг все громко заговорили. Раздались клятвы, ругательства, проклятия.

— Подайте деньги… Подай наши деньги!

Борский молча выслушивал весь этот град брани. Он точно окаменел. Только губы его вздрагивали, словно бы их кто дергал за ниточку.

К нему подступили совсем близко. Но он взглянул таким странным взглядом, что все попятились назад.

— Ведь вы пошутили?.. Ну, и довольно!.. — заговорил вдруг самым льстивым голосом толстый купец. — Ведь я последнее отдал вам… Последнее!.. — произнес он и вдруг зарыдал, всхлипывая, как ребенок. — Не погуби!..

И с этими словами толстяк бросился в ноги, обнимая колени Борского.

Борский вскочил как ужаленный.

— Господа! Простите меня, но денег нет… Делайте со мною, что хотите… Я банкрот!..

— А, когда так… мы тебя в Сибирь упрячем… В Сибирь!..

И все кричали: «В Сибирь, в Сибирь!..»

— Что с ним разговаривать?.. Едем, господа, сейчас к прокурору…

Они ушли, а Борский вслед за ними печально улыбнулся.

— Пора! — прошептал он, отодвигая ящик письменного стола и доставая оттуда револьвер.

Он осмотрел заряды, положил револьвер под бумаги и взглянул на часы. Было десять часов.

«Еще полчаса есть… Полчаса… ведь это целая вечность!»

Он вспомнил о чае и выпил весь стакан. Потом позвонил и приказал лакею немедленно послать кучера на дачу с письмом.

— Скажи, чтобы непременно отдал в собственные руки… Да вот три рубля на проезд…

Лакей ушел, а Борский снова подошел к окну и задумался.

Вся жизнь пронеслась перед ним. Когда-то он был беден, очень беден, и жил в одной комнате. Теперь он так же беден в этой громадной квартире. Он искал счастья в наживе, и вот он у пристани. А там, за окном, как нарочно, жизнь казалась такой прекрасной… «Отлично было бы теперь прогуляться!» — пронеслось у него в голове, и он улыбнулся, что теперь и такие мысли… Вон небо сегодня такое безоблачное… хорошее… Он вспомнил, как ребенком, бывало, он любил глядеть на небо, и хорошо было так. Потом он никогда уже так не смотрел… некогда было.