В морях твои дороги - [117]
— Мне казалось, что ты заболел и лежишь в лазарете или случилось что-нибудь…
Фрол взглянул на меня укоризненно. Его глаза говорили: «Эх, Кит! Что тебе стоило позвонить матери?»
— Мы были у Лузгина, у товарища, — сказал я сконфуженно.
— Ну, и хорошо… Вот только боюсь, что обед простыл! Да, ты знаешь, Никитушка, я от папы письмо получила! Вот прочти.
«Я днюю и ночую в море, — писал отец, — и вполне удовлетворен своей жизнью. Каждый день приносит новые радости».
В письме не было нежных слов, но все оно, от первой а до последней строки, дышало большой, настоящей любовью.
— Он фотографии сбои прислал, Никиток, — вспомнила мама. — Куда же я их девала?
Она встала на стул и провела рукой по полке. Вдруг охнула.
— Что с тобой? — подбежал я к ней.
— Тут… кольнуло, — она приложила руку пониже груди. — Ничего, Никиток, вот уже и прошло все. Нашла…
На фотографии отец и Русьев стояли на пирсе.
— Придется, видно, все же ложиться в больницу, — вздохнула мама.
— Ты разве больна?
— Давно что-то покалывает.
— А вы знаете, в Ленинграде есть знаменитый профессор? — Фрол назвал фамилию. — Сходите к нему, Нина Павловна.
— Я схожу. Врачи советуют оперироваться…
Она привычным движением отмахнула со лба мягкие, как шелк, волосы.
— А я так не люблю и боюсь операций…
— Папа знает, что ты больна?
— Нет, и ты ему не пиши! Может, все пустяки. Ну, зачем забивать ему голову? У него много забот и без нас. Он испытывает новые катера, эти катера — его жизнь. А к профессору я схожу завтра же. Ой, вы, наверное, голодные! — спохватилась она.
Через минуту мама что-то напевала в кухне, а через десять минут угощала нас вкусным обедом.
— Ты знаешь, я тоже сфотографировалась, — сказала она после чая. — Сейчас покажу.
На фотографии она была, как живая: смеющаяся, веселая.
— Одну я послала отцу; возьми другую себе, Никиток.
— Спасибо.
Фрол тут же смастерил рамку, и я повесил фотографию у себя над столом.
Вечером мы пошли в дом культуры на «Пигмалиона». Элизу Дулитл играла Люда. Мама снова была весела, без конца говорила о новой экспозиции в Русском музее, о выставке Шишкина и мечтала:
— А летом получу отпуск и поеду к отцу. У вас ведь будет летняя практика, Никиток? Вот бы послали тебя на Черное море! Помнишь тот маленький домик на Корабельной?
У Фрола в голове не укладывалось, что у такого прекрасного человека, как Вадим Платонович, может быть такой беспутный сын, который ничего, кроме огорчений, не приносит.
Платон с Бубенцовым вернулись с «берега» позже нас. Мы уже лежали на койках.
Фрол встал и пошел к улегшемуся на койку Платону. Тот даже не шевельнулся, а продолжал, лежа на спине, думая о чем-то своем, сосредоточенно исследовать потолок.
— Ты о чем думаешь? — спросил Фрол.
— Ни о чем.
— Оно и видно, что ни о чем! А подумать бы тебе следовало. И оглянуться бы вокруг, Платон, не мешало. Оглянись и увидишь. Из кожи все до одного лезут, чтобы не подводить класс. А ты…
— Ты за меня не волнуйся…
— Да я бы к тебе на сто шагов не подошел, пусть тебя из училища списывают, чище воздух бы был, да вот узнал я твоего батю… Серьезно тебе говорю, Платон: за батю твоего я и тебе помогать согласен.
Платон что-то промычал.
— Нет, не подсказкой, на это ты не рассчитывай! А заниматься вместе по вечерам станем. Молчишь? Ты подумай, какие прекрасные люди с флота пришли, чтобы таких, как ты, моряками сделать. Возьми нашего адмирала — начальника. Сладко слышать ему, что Платон двойками портит класс? Он отца Никиты воспитывал, моего Виталия Дмитриевича; они его иначе, как «отцом», и не называют. А смеешь ли ты так называть адмирала? От тебя и родной отец отречется!
— Да чего ты ко мне привязался?
— Я тебе втолковать хочу, — не отставал от Платона Фрол, — возьми Вершинина, Глухова, возьми ты нашего командира роты — кораблями командовали, крошили врага, а ты им душевное состояние портишь. Честное флотское, я за тебя возьмусь!
— Ты что же, без берега меня оставлять будешь или в карцер посадишь?
— А вот увидишь, что я с тобой сделаю! — рявкнул Фрол.
— Старшина проводит воспитательную работу, — подал с койки насмешливую реплику Бубенцов.
— То, что Фрол говорил Лузгину, и тебе не мешало бы послушать, — откликнулся с соседней койки Игнат. — Стыдно вам! Для чего вы пришли в училище?
Вошел Мыльников:
— Прекратить разговоры! Что за разговорчики после отбоя?
Все затихли.
Проснувшись ночью, я пошел пить. Бубенцов спал раскинувшись, широко раскрыв рот. На меня пахнуло водочным перегаром — и у меня не осталось сомнений, почему Бубенцов клянчит у всех «до получки».
Вдруг я заметил белый квадратик, лежавший на полу, возле койки. Я поднял записку. Угрызений совести я не чувствовал. Это касалось не чьих-либо интересов, а интересов класса.
«Если опять надуешь, Аркадий, — было написано неровным, колючим почерком, — уверяю, что твое начальство узнает…»
Остальное было оторвано.
На другой день Бубенцов, опухший, невыспавшийся, получил за контрольную работу по навигации двойку.
«Навигатор», лысый, с висячими седыми усами и морщинистым румяным лицом, капитан первого ранга Быков выпустил на флот не одно поколение штурманов. Добрейший человек, старавшийся прикрыть доброту напускной суровостью, он ходил между столами и заглядывал в карты, ворча:
Повесть "Уходим завтра в море" принадлежит перу одного из старейших писателей-маринистов - Игорю Евгеньевичу Всеволожскому.Впервые эта книга вышла в 1948 году и с тех пор неоднократно переиздавалась.Описанные в ней события посвящены очень важной и всегда актуальной теме - воспитанию молодых людей и подготовке их для трудной флотской службы.
О подвигах и мужестве советских моряков рассказывает эта быль. С первого дня войны и до самой победы экипаж монитора «Железняков» громил врага, выполнял сложнейшие задания, не раз действовал в тылу оккупантов. Через смертельные испытания пронесли моряки верность долгу, волю к победе и любовь к своему кораблю.Автор, свидетель и участник описываемых событий, с гордостью рисует своих героев, матросов и офицеров, корабля, ставшего живой легендой флота.
Автор романа «Ночные туманы» — писатель Игорь Евгеньевич Всеволожский известен читателям по книгам о маршале С. М. Буденном («Хуторская команда», «Восемь смелых буденновцев», «Отряды в степи»), о генерале Оке Городовикове («В боях и походах») и по многим романам о моряках («Уходим завтра в море». «В морях твои дороги», «Балтийские ветры», «Раскинулось море широко», «Пленники моря», «Неуловимый монитор», «Золотая балтийская осень»).В годы Великой Отечественной войны писатель служил на Черноморском флоте и навсегда связал свою жизнь и творчество с флотом.«Ночные туманы» — роман о трех поколениях моряков советского флота.
Книга рассказывает о бойцах Первой Конной армии, о героических подвигах красноармейцев и командиров в годы гражданской войны.
Герой повести, матрос Фрей Горн, в результате контузии обретает дар чтения мыслей и оказывается вовлечен в политические интриги своей родины, «банановой республики» Бататы.Повесть-памфлет, написанная в 1948 г., гротескно изображает страну третьего мира, сырьевой придаток, в которой борьба олигархов за власть подогревается шпиономанией и прикрывается демократической болтовней.
Герои повести Игоря Всеволожского – двенадцатилетние Павка и Глаша – жили в военном городке на Амуре, на базе Амурской военной флотилии. Осенью 1918 года безмятежное их детство кончилось – городок захватили японцы и белогвардейцы-калмыковцы. Матросы-амурцы ушли в тайгу и создали партизанский отряд, а Павка и Глаша стали их верными помощниками в борьбе против интервентов...
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.