В море погасли огни - [33]

Девушки обиженно умолкли и стали укладывать свои вещи.

В редакционный отсек спустился и интендант Макаров. Он уже успел облазить всю баржу и пришел не одни, а с хитроватым техником — интендантом шхерного отряда.

— Мы беспризорные, отряда нашего уже не существует, — пожаловался снабженец. — Вы теперь наши хозяева. Так забирайте со всеми потрохами. Сколько же можно тут болтаться под обстрелом! Еще утопят.

— Но на всех у меня нет полномочий.

— А всего-то всего — два бойца осталось от команды, я да жратвы немного в ящиках.

— Но зачем мне баржа?

— Не вам, а для базы пригодится, — негромко вставил Макаров. — Вы только распишитесь, что приняли в свое распоряжение имущество типографии и… личный состав. А все остальное мы сами оформим.

Он дал мне расписаться в каких-то двух ведомостях и сказал:

— А теперь можете отправляться по своим делам. Все сделаем в наилучшем виде. Можете не беспокоиться.

Мне и в голову не могло прийти, что в такое тревожное время интенданты пойдут на какую-то махинацию.

Попрощавшись с девушками и печатником, редактор подхватил свой потертый чемоданишко, полевую сумку, и вместе со мной перебрался на катер.

Катер, обходя стороной корабли, ведущие бой с берегом, проскочил морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд.

В Пубалте мы нашли только инструктора по печати.

— Все в разгоне, — сказал он. — Немцы усиливают нажим. Сегодня, видно, критический день.

Он тут же при мне передал редактору шхерного отряда предписание явиться во вновь сформированную бригаду морской пехоты, а у меня спросил:

— А вашу газету когда получим?

— Через день или два, — пообещал я.

Нашему соединению приказано морем перебросить в Ленинград две дивизии с Ораниенбаумского «пятачка». Для этой операции подбираются только плоскодонные суда с мелкой осадкой — канонерские лодки, быстроходные тральщики, сторожевики и баржи с буксирами, способные ходить не по главному фарватеру, а и по другим участкам залива, не помеченным вехами.

На две дивизии надо послать много судов. Как же с такой армадой произведешь тайную переброску войск? Пришлось для каждого судна определять точный час подхода к пирсам, составлять график быстрой погрузки и определять пути ночного перехода.

Все штабисты и политработники заняты предстоящей операцией. Начальство не загрузило лишь редактора газеты. Но разве будешь бездельничать? Я закрылся в своей комнате и под пальбу артиллерии написал передовицу. Начиналась она так:

«Над Ленинградом нависла смертельная опасность. Очумелые гитлеровские орды, несмотря на огромные потери, прут и прут. Они несут на штыках рабство, нищету и позор. Неужели мы позволим фашистской чуме осквернить город революции, город Ленина?

Да никогда!

Ни шагу назад. Враг должен быть остановлен! А если мы его пропустим нас проклянут матери, жены, дети. Нам не простят позора.

Только победа!

Грозен народ в своем гневе. На защиту Ленинграда выйдут все от мала до велика. Пока бьется наше сердце, пока видят глаза, а руки держат оружие, не бывать фашистской сволочи на Невском!

Никакой пощады врагу!

Не будем жалеть ни свинца, ни стали, ни пороху. Пусть гитлеровцы дрогнут от страха и захлебнутся кровью! Иного выхода у нас нет…»

Не успел я поставить завершающего восклицания, как послышался стук в дверь. За мной прибежал секретарь политотдела.

— Срочно к бригадному комиссару! — сказал он.

«Видно, выговор получу, что своевременно не представился», — подумал я. И захватив с собой передовицу, поспешил в штабную половину здания.

Меня встретил черноглазый бригадный комиссар. Он явно куда-то спешил, был в кожаном реглане и высоких охотничьих сапогах.

— Радун, — коротко назвал он себя после моего представления. — Мне доложили, что типография уже прибыла. Сумеете сегодня выпустить газету?

— Навряд ли, — ответил я. — Надо установить «американку», разложить шрифты… Да и материала нет.

— Не очень-то вы мобильны, — заметил бригадный комиссар. — А нам позарез необходимо печатное слово.

— Может, листовку? — нерешительно предложил я.

— Хм, листовку?.. А знаете, это еще лучше! Когда текст будет?

— Он готов.

Я показал ему незаконченную передовицу. Он тут же бегло прочитал ее и сказал:

— Мне нравится. Но не слишком ли краски сгустили?

— А разве у нас лучше положение? Правда и откровенность действуют сильней.

— Ладно, подписываю, — согласился он с таким видом, точно бросался в омут будущих неприятностей. — Сколько к ночи дадите экземпляров?

— Две тысячи, — наобум пообещал я.

— Действуйте. Листовки раздадим бойцам на наших кораблях.

Типографское имущество прибыло на двух грузовиках. Его разместили в бывшей шкиперской кладовой.

Я собрал свое «войско» и, рассказав о готовящейся переброске стрелковых дивизий на помощь Ленинграду, спросил:

— Сумеете сегодня для этих бойцов напечатать листовки?

— Дайте текст, наберем за два часа, — ответила рослая наборщица Тоня Белоусова. — Ведь так, Катя? — спросила она подругу.

— Так, — отозвалась несловоохотливая Катя Логачева, прикрывая ладошкой рот. У нее не хватало двух передних зубов, и она все время пыталась скрыть свой недостаток.

— Какой разговор! Бойцы кровь проливают, а мы что же — прохлаждаться будем? — добавила корректор Раиса Справцева. — Сделаем.