В мире тени - [2]

— Послушайте, сэр, — стараясь говорить вежливо, сказал он. Его голос показался ему самому глухим, звук с трудом пробивался сквозь гул вентиляторов кондиционера и регенератора воздуха, рокот термоядерной энергоустановки, потрескивание электрических разрядов, возникающих при прохождении кораблем ионных потоков. — Послушайте, мы уже гораздо ближе к этому небесному телу, чем мне бы хотелось, но пока ничего не видим. Может быть, какой-нибудь поглощающий эффект делает наш радар неэффективным, но, черт возьми, мы уже сейчас должны различать это тело невооруженным глазом, без всякого радара! Когда наконец приборы что-то покажут, мы можем оказаться настолько близко, что мне придется немедленно тормозить. И тогца вы можете сильно разбиться или налететь на приборы управления, поломать их. Пожалуйста, ради вашей же безопасности, идите и пристегнитесь ремнями.

— Ради вашей тоже, — буркнул Вилер.

— Да, я предпочитаю оставаться живым.

— По вашему поведению этого не скажешь.

Руварац не стал утруждать себя ответом. Он всегда старался быть предельно лаконичным при общении со старшими по званию. Даже здесь, на борту «Шикари»,[1] он и астрофизик едва ли принадлежали к одному социальному слою. но во время таких длительных перелетов возможность побыть одному была необходима, как кислород. На таком гигантском корабле неизбежно возникали различные группировки. Вилер не бражничал и не скандалил с инженерами, не ухаживал за девицами. Руварац не понимал, что такое он сам мог бы вспомнить о родимой земле, чем бы стоило дорожить. Уж, конечно, это были не снега Гималаев и не походы под парусами на соленом ветру Мексиканского залива. На заработок космического пилота не больно-то разгуляешься, разве что зайдешь в дешевый бар в Чикаго-Комплекс.

Внимательно посмотрев на него, Вилер смягчился.

— Хорошо, — сказал он, — Может быть, я неправильно понял. Я никогда не бывал дальше лунной обсерватории. Хотя и вы тоже многого не понимаете… Он не договорил и вышел из отсека.

Руварац остался один. Лишь скопища звезд сияли над ним, сверкающие и бессердечные, как бриллианты, немигающие, словно змеиные глаза. Он не понимал, почему они должны казаться ему странными. Созвездия практически не изменились, хотя они пролетели почти полтора миллиарда километров. Дело, наверное, было и в том, что люди потеряли привычное ощущение покоя — игра мускулов под кожей, дыхание в ноздрях, струя воздуха в лицо, запах машинного масла и чьей-то плоти.

Он настроил спектроскоп. Допплеровское смещение звездного света позволяло измерить скорость. Скорость также была измерена при помощи волны, идущей от радиозонда, дистанционно управляемого с корабля-носителя. Данные, введены в ЭВМ, и через некоторое время на экране появились результаты обработки сигнала. Из них следовало, что корабль вращается вокруг объекта, который пилот не может обнаружить.

Неожиданно для себя он услышал собственный голос по селекторной связи:

— Не будем препираться, профессор. Может быть, я был слишком груб, когда говорил с вами. Так что же я не понимаю?

— Что? — Руварацу было слышно, как удивился астрофизик, который сидел сейчас опутанный проводами среди металлических коробок приборов. — О, да. Вы не понимаете, как это для меня важно. Я многим пожертвовал, чтобы присоединиться к этой экспедиции. А космос мало подходит для людей среднего возраста. Но ради такого редкого и удивительного явления… — В его словах сквозила необидная, легкая насмешка. — А сейчас я чувствую себя снова шестилетним мальчишкой в давнее утро моего дня рождения. И вы обвиняете меня в том, что я всего-навсего хочу полюбоваться на подарки?

Руварац нахмурился. Он был озадачен. Неужели то маленькое пятнышко существовало для того, чтобы им можно было любоваться?

Но в этом что-то было. Научный Совет давно рвался запустить побольше аппаратов, хотя бы телеметрических зондов, за пределы системы. Но у него не- было на это достаточных полномочий. Даже Зеархи и те вынуждены были считаться с мнением налогоплательщиков при планировании таких дорогостоящих программ, отдачу от которых можно было получить лишь через много лет, и то выражалась она исключительно в приобретении чистых знаний. Однако, когда речь зашла о полете на так называемый Ахерон, не было произнесено ни слова против.

Дело было в том, что траектория этого небесного тела проходила через всю систему, в результате его прохождения Уран выталкивался на новую орбиту, возмущения касались планеты-гиганта Юпитера, даже галактическая траектория Солнца и та менялась. Меньше всего это задевало Землю. Разве что приборы на лунных станциях сходили с ума, помехи забивали передачи квантового радио, рентгеновские детекторы, а также детекторы космических частиц показывали невиданную интенсивность потоков излучений.

Но экспедиция не раскрыла ни одной загадки таинственного пришельца, не наблюдала ни одного фотона, испущенного им, ни одного электрона, не было зафиксировано даже затмения. Единственное, что сопутствовало «Шикари», это пустота и тьма.

Иногда Руварац задумывался над тем, какого, собственно, черта, он отправился в этот полет! Единственным разумным поводом, какой он мог найти, было то, что, когда он вернется, у него будет соответствующий престиж, который он сможет использовать, чтобы добиться участия в предлагаемых межзвездных полетах. Скажем, к Тау-Кита. У нее должны быть планеты. Можно было проспать мертвым сном целые десятилетия полетов, а потом… О, Господи, бродить по миру, не загроможденному городами, толпами людей, правительствами, полицией, по миру, не изуродованному человеком. Но открыть Новую Землю за время его жизни не представлялось возможным. Так что его поводы не выдерживали никакой критики. Разве что он сам себе бросил вызов.