В мире подлунном... - [67]

Прошло несколько «пустых» дней, и он на самом деле отправился в свое «убежище звездочета».

Обсерваторию построили перед походом султана в Индию, на вершине горы Кухишер, над городом, выше крепости. Двухъярусная, кругом, постройка возведена была быстро, под его собственным руководством. На верхнем ярусе размещались различные приборы для наблюдения за движением небесных тел, на стенах висели таблицы звезд, вычисления, календари. А нижний ярус здания составляли многочисленные комнаты: побольше — для собраний ученых, состязаний поэтов, и поменьше — уютные комнаты переписчиков. Особенно много работы у них бывало, когда приходилось переписывать хвалебные оды, посвященные султану.

Раньше султан приходил сюда довольно часто. Любил сидеть ночами у инструментов, беседуя с астрономами и астрологами, любил слушать оды и поэмы, написанные «садовниками сада поэзии» — его сада. Каллиграфы старательно переписывали — десятками и сотнями свитков — самые пышные стихи: они больше всего нравились Махмуду, он потом отправлял эти свитки в подарок иноземным правителям. В последние же годы султан Махмуд впал в слишком явное благочестие, особенно после того, как заболел. Не по душе стали ему ни пиры, ни стихи, ни ученые беседы. «Убежище султана», обсерватория потеряла прежнюю привлекательность и для многих ученых, и совсем перестали ее посещать поэты и музыканты. Остались верны «убежищу звездочета» — верны Бируни! — мавляна Абу Талиб Фаррухи, поэт Зийнати да молодой способный историк (и прекрасный художник-каллиграф) Абу Фазл Байхаки.

Бируни и раньше проводил большую часть своего времени в тихих комнатах этого убежища знаний: занимался чтением, наблюдал вечно изменчивое небо, а когда уставал, любил беседовать с друзьями об астрологии, геометрии, философии: ну, а теперь, когда он не находил себе места дома, обсерватория тем паче стала для него желанным прибежищем.

Бируни принялся за прибор, идея которого озарила его в тюремном подземелье.

Идея… замысел… Казалось, основательно созрели они в голове Бируни. Выяснить тяжесть минералов относительно тяжести воды, вытесняемой ими. Вес одной десятой мискала золота взять за единицу измерения… Идея верная. Замысел прибора обоснован. Но как превратить идею в нечто материальное, сделать не только открытие, но — изобретение? Долго оно мучило его. Особенно весы, которые должны быть припаяны под носиком кувшина, весы необычайно чувствительные!

Может быть, они уже были — они или их прообраз — у какого-нибудь ювелира?

Бируни обошел всех знакомых ювелиров. Кроме Пири Букри. Но весов, которые ему были нужны, ни у кого не нашел. Даже у дворцовых менял.

Заботы изобретательские несколько отвлекали ученого от горьких мыслей о Садаф-биби: он, можно сказать, запирался — надень и на ночь — в обсерватории. Или ночью дома пытался забыться за чтением.

Шли дни. И вот однажды, когда Бируни остался ночевать дома, его разбудил незадолго до утра Сабху. Ученого поджидали на улице конные стражники. А с ними был и Абу Наср Мишкан — в знакомом синем суконном халате, в синей чалме.

Близился рассвет, вокруг горланили петухи, взлаивали, пробуждаясь, собаки, иногда слышался рев ослов, но небо все еще было полно звезд, и каменные плошки-фонари, установленные кое-где перед богатыми домами, еще светили. Всадники галопом понеслись по берегу Афшан-сая, на мгновенье остановились у султанского сада, но от его ворот повернули не влево, в сторону главного дворца, а направо, по дороге, ведущей за город. Вскоре лавки, торговые ряды, караван-сараи и мечети остались позади; открылись скачущим невысокие холмы, зелеными грядами тянувшиеся друг за другом, а за ними засверкал позолоченный купол мечети кладбища, большого загородного кладбища.

Бируни удивленно посмотрел на всадника рядом с собой. Глава дивана, досточтимый Абу Наср Мишкан со значением кивнул головой, приставил палец к губам: «Потерпите, мавляна, потерпите — сейчас все узнаете».

Вскоре и кладбище осталось позади справа: всадники двигались к густой арчовой роще, откуда ветер доносил горьковатые острые запахи молодой травы и ветвей. Среди деревьев обнаружилась почти круглая поляна. И точно посередине ее ярко светилась большая желтая юрта — «золотой купол», как тут же назвал ее про себя Бируни.

В стороне от этой юрты расположилась еще одна, поменьше, там бродили нечетко различимые глазом людские тени.

Глава дивана слез при помощи нукеров с коня, чуть согнулся, потер занемевшие в скачке икры ног. Бируни спрыгнул на землю сам.

— Мавляна, состояние повелителя правоверных тяжелое, — сказал вдруг Абу Наср. — Умоляю, не отказывайте ему ни в чем, дорогой!

Шелковый вход юрты распахнулся: вышла женщина, закутанная вся, до щиколоток, в черное. Приблизилась к ним. Чуть приподняв черную кисею на лице, тихо произнесла:

— Здравствуйте, мавляна!

Хатли-бегим?

Хатли-бегим. Снова полностью закрыв лицо, Хатли-бегим сквозь кисею сказала сановнику:

— Надеюсь, вы не забыли недавних моих слов. Эта встреча должна остаться в глубокой тайне. В глубочайшей… Времени мало, быстрей заходите вовнутрь. Я уезжаю и буду ждать в «Невесте неба», в своих покоях.