В мир А. Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки) - [2]

За немногим более чем три десятилетия творческой жизни П. все время писал, по сути дела, одно и то же - главное - свое произведение, о путях "прорастания" души в человеке. (П. дополнил сталинскую формулировку инженеры человеческих душ - эпитетом творческие.) Этому посвящены все основные его произведения, начиная от "Сокровенного человека" и до незаконченного романа "Македонский офицер" (1934) и "Бессмертия".

В общих чертах мировоззрение Платонова можно охарактеризовать следующим образом. Человек представляет из себя безусловно конечную смертную физическую оболочку и в своей жизни неподотчетен иным высшим, кроме собственного разума, совести и способной в некоторых состояниях чувствовать и "впускать в себя" весь мир - души. В целом это сложно устроенный биологический механизм, устройство которого мы не знаем и, возможно, до конца узнать так и не сумеем. Но вместе с "механической" и "биологической" природой, человек, как и все живое, способен руководствоваться в своем поведении не только материальными ценностями. Начала зла и добра в нем неразделимы, неотторжимы и неуничтожимы. Естественное стремление к радости и наслаждению регулируется сознанием (или чувством, предчувствием) того, что эта радость может быть сопряжена с горем для кого-то другого и в этом плане увеличением зла - в том числе и лично для тебя. Таким образом любой человек оказывается ответственным за все то зло, которое совершается в мире на его глазах (или которое он в состоянии постичь сознанием), а решать, что ему делать в этой ситуации должна его душа (разум при этом уже бессилен). Душа должна прежде всего научиться со-переживать чужому горю. Для этого не нужно ходить в церковь или предаваться какой-то специальной форме медитации, достаточно только так увидеть мир, как нам предлагает (в любом из своих произведений) писатель. Человеческая душа, по Платонову, должна уничтожить в себе перегородки, отделяющие ее от душ других людей - а именно, в первую очередь тех, кому она (поневоле, по незнанию, по ошибке или же сознательно, умышленно) - причиняет боль. Человек не только обязан встать (поставить себя) на место того, кто считает его своим врагом (и, в согласии с евангельской заповедью, подставить другую щеку под его удар), но и - сам должен попытаться пройти весь путь нисших перерождений, то есть испытать на себе возможность жизни в форме низшего существа, что можно считать определенным родом христианского кенозиса. Советские "записные" критики надо сказать, совершенно справедливо - усматривали в платоновских произведениях - юродство.

В отношении стиля П. создал свой яркий и совершенно неповторимый язык, подражание которому грозит подражающему утерей собственной самостоятельности и подчинением стилю П. Этот стиль одновременно сочетает в себе элементы тавтологии и вычурности, то есть "суконного" языка и языка образного, канцелярские обороты речи и высокие церковнославянские речения, неграмотную, спонтанную речь простонародья и высоко поэтическую речь. Причем последнего писатель добивается, используя практически все без изъятия речевые уровни и стили. Так, метафора у П. почти всегда выступает в деметафоризованном, переосмысленном, нетрадиционном, буквальном значении, что тоже выступает как своеобразный перенос значения. Как правило, стандартные языковые словосочетания разлагаются на части, разрушаются и переосмысливаются, по примеру "народной этимологии" или каламбура. Платоновское сочетание комбинирует в себе сразу нескольких языковых, выражая их сгущенный, совокупный, усредненный, своеобразно сплавленный в единое целое смысл спрямление. В языке П. преобладают конструкции с родительным падежом и слова с обобщенным значением (это можно проследить вплоть до суффиксов на -ство, -ние или -ость), типа вещество существования, тоска тщетности и т.п. Причинные (а также целевые) связи в предложениях оказываются намеренно преувеличены, гипертрофированы, иногда обращаясь в обратную, с точки зрения обычного здравого смысла, сторону или же причудливо "замыкаясь" на самих себя. Цитаты классиков (марксизма и лен-стал-изма) принимают вид каких-то неправильно понятых, переиначенных на свой лад, доморощенных откровений в устах его героев.

В последний период творчества, практически прикованный болезнью к постели, но продолжающий работать, когда Платонов понял, что основные свои произведения никогда не увидит напечатанными ("проходили" же в основном либо военные рассказы, с определенным, навязываемым самой ситуацией упрощением взгляда на мир, либо его переработки из русских сказок, для детей, либо литературная критика), проза Платонова, что называется, "начинает граничить с мрачным бредом" (это практически единогласное мнение - как Горького (по поводу рассказа "По небу полуночи", так и критика, писавшего о последней пьесе П. "Ноев ковчег", которая была отклонена К.Симоновым от публикации в "Новом мире").

О чем книга? (вместо введения)

Тут собраны отдельные статьи, написанные в последние 10 лет, когда с середины 80-х перед русским читателем наконец предстал основной и подлинный Платонов, т.е. появились последовательно его повести и романы - "Ювенильное море", "Котлован", "Чевенгур" и "Счастливая Москва". Статьи, объединенные в этой книге, можно читать совершенно самостоятельно, как очерки. Они посвящены разбору смысла платоновских текстов, понимание которых, как представляется, невозможно без уяснения особенностей и "обстоятельств" того трудного, намеренно усложненного, идущего всегда наперекор (собственной, особой дорогой) языка, на котором написаны произведения этого писателя. Язык этот - не наш обычный русский язык, к которому мы привыкли (а уж тем более не обычный литературный русский язык - поэтому его, как правило, не используют в качестве примеров языковеды), а некий специально измененный, может быть, в какой-то степени тайный (то есть ведомый только автору), никогда всего нам до конца не выговаривающий, как бы постоянно силящийся но так и не осмеливающийся? - сказать что-то главное, и - не могущий выговорить, произнести того, что так волновало, томило душу его создателя. Иначе говоря, это язык, нуждающийся в постоянной, идущей параллельно самому чтению, работе по его истолкованию. Собственно, только подступы к таковому истолкованию в отдельных очерках этой книги я и предлагаю.