В министерстве двора. Воспоминания - [26]

На хуторе мы застали не только всю семью Антоненко, но сестру Петра Ивановича, приехавшую к Якову Антоновичу посоветоваться по поводу тяжбы с братом. Марфа Ивановна, женщина удивительной толщины, не робкого характера и говорившая басом, удивительно, однако, боялась Якова Антоновича, как почти и все, имевшие с ним дело.

В момент приезда нашего онасидела в кабинете у хозяина. Николай Федорович сейчас же нам сообщил, что «посадница» Марфа уже дважды заявляла: «позвольте мне выйти!» — и выкатывалась из кабинета — «не выдерживала».

Петр Иванович, узнав о присутствии сестры, хотел было уехать назад, но отставший Остап не приезжал еще, и ему пришлось остаться. Николай Федорович потирал руки, предвкушая удовольствие, которое он надеялся почерпнуть от наблюдения за ссорой Коржинского и Петрусевич.

За обедом Яков Антонович заявил тяжущимся, что он их помирит следующим образом: купит спорный участок и разделит между ними деньги пополам. Петр Иванович готов был согласиться, но сестра и слышать не хотела о мировой сделке.

— Ведь уступи я ему, так он завтра и дом мой потребует делить. Хороший брат разве так должен поступать с сестрой, сиротой; да он бы свое еще отдал, а не требовал бы последнего от меня, бедной вдовы, — басила Петрусевич, жадно проглатывая третью тарелку борща с сушеными карасями.

— Атанде-с, атанде-с[102], дражайшая сестрица! — хрипел Петр Иванович, простирая по направлению к ней свои костлявые руки.

Николай Федорович толкал меня ногой под столом и силился удержаться от смеха. Зоркий глаз Антоненко видел, однако, проделки племянника, и он, не стесняясь его возрастом, заметил:

— А ты бы, горе-педагог, вместо того чтобы смущать детей и смеяться над другими, смотрел бы больше за собой. На косовице был сегодня! Много накосили?

— Да, порядочно! — робко ответил Николай Федорович.

— Что значит порядочно? — спрашивают тебя толком, — сколько? до какой межи?

— Да вот… я не знаю, как называется, этот… то есть клинок…

— Э-эх, брат, бачили, та не видали, ты и на косовице, видно, совсем не был. Работник!

— Помилуйте, дяденька, спросите… да вот Петр Иванович видел, как я с «лук» мимо его хаты шел.

Коржинский ничего не мог видеть, так как был в городе, но Николай Федорович выбрал такой момент, когда у того был набит полон рот, а главное, педагогу было известно, что молодящийся интендант, несмотря на свои годы, страстно посматривал на Софью Федоровну, и потому не в его расчетах было ссориться с братом барышни.

После обеда враждующие стороны сейчас заторопились уезжать. Петрусевич приехала в тележке, в которую взбиралась с помощью двух горничных по особой, как у корпусных ламповщиков, лесенке. Все вышли на балкон провожать Цаплю и Копну, как звали у Антоненко брата с сестрой.

Недалеко от усадьбы прошли домой с лихой песнью косари. Вернулось с вечернего водопоя стадо. Проскрипели запоздавшие плугари.

Пришел приказчик за получением распоряжений на завтрашний день.

— А на луки с косарями поедут панычи, — сказал Антоненко, указывая на всех нас. — Они копны сосчитают.

Николаю Федоровичу не улыбалась перспектива вставать в 4 часа утра с тем, чтобы с воловьими подводами двигаться верст за пять; но мы с братом были в восторге. После ужина нам постлали постели на балконе, обвитом диким виноградом. В первый раз мне пришлось спать ночью на открытом воздухе. Обступивший вокруг дома темный сад казался каким-то таинственным, яркие звездочки на небе особенно как-то блестели. Со ставка потянуло прохладой, я закутался в теплое одеяло и только что стал засыпать, как до меня донеслись неясные звуки, приближавшиеся все ближе и ближе. То пренеприятно горланили десятки женских крикливых голосов. Николай Федорович встрепенулся.

— Господа! Пойдемте «на вулицу» водить хороводы.

Конечно, меня это не могло прельщать, и я скоро крепко заснул. Николай Федорович исчез.

На заре нас еле добудился кучер Кондрат. Мы взобрались на неоседланных лошадей, взнузданных веревочными поводками, и веселой гурьбой затряслись по дороге. В поле брат пустил во всю прыть Бурого, Кондрат и племянник Антоненко понеслись с ним наперегонки, я, самый младший и наименее искусный наездник, держался сзади на старом вороном кабардинце; но мой конь не выдержал всеобщего воодушевления, подбросил задом и пустился в погоню за товарищами, только, впрочем, без меня, так как я лежал на земле. Обошлось все благополучно. Через пять минут мы легкой трусцой проехали мимо усадьбы Петра Ивановича, который уже встал и на маленьком крылечке распивал чай.

— Угостил бы вас чаем, господа, да посуды не хватит.

— Нет уж, Петр Иванович, извольте угощать; гостей ведь таких не скоро найдете, — приставал без церемонии к скупому интенданту Николай Федорович.

Босоногая горничная набрала каких-то разнокалиберных стаканов и чашек без блюдечек, и на утреннем холодке нам с братом чай показался удивительно вкусным.

Петр Иванович разошелся, приказал подать хлеб, масло и даже ром; последнее, видимо, пришлось по душе Николаю Федоровичу, так как он одобрительно крякнул и объявил, что останется у Коржинского, а мы можем ехать присматривать за косовицей.