В министерстве двора. Воспоминания - [104]
По всему пути следования кортежа гремел русский народный гимн, волной ходили раскаты: «Vive l’ Empereur! Vive la Russie! Vive l’ alliance franco-russe!»[204]
Думается мне, что и коронационный въезд в Москву, и торжественная встреча в Париже должны были глубоко запасть в память царя и царицы. Какие прекрасные возможности тогда открывались перед ними, и как они печально использовали свое положение!.. Воспоминания о былых торжествах, о триумфах не только в России, среди своих верноподданных, но и за границею, в республиканской Франции, надо полагать, приходили на память в дни их ссылки в Сибирь, заточения и предсмертных часов.
«Русская неделя» 1896 года во Франции представлялась сплошным карнавалом. Главным местом торжеств, конечно, являлась столица мира — Париж, но знаменательны также [были] и смотры французского флота в Шербурге и армии в Шалоне на Марне. Особенно величаво прошел второй. Трибуны для зрителей тянулись длинной-длинной, бесконечной, казалось, линией, и все были переполнены народом, bombeés, как говорили французы. Полуторастотысячная армия выстроилась на обширном поле. Появление императора перед войсками верхом, окруженного огромною свитою, произвело театральный эффект. Президент республики Фор, сидевший рядом с императрицей в коляске, казался гостем, приглашенным на парад, а в роли действительного хозяина оказался царь.
Тем, кто привык видеть наши смотры и парады, представляющие собою копию немецкой манежной шагистики, не могут себе представить то впечатление, которое производят быстро, как лавина, катящиеся компактные массы, а не тонкие линии, французской трехцветной пехоты. На этом смотру я воочию видел, как «впереди несут знамена, барабаны бьют, колыхаясь и сверкая, движутся полки».
На парадном спектакле в Grand Opera мне пришлось сидеть по соседству с известным Рошфором и слышать, как он, вместе с другими именитыми французами, встретил появление императора аплодисментами и возгласами: «Vive l’ Empereur! Vive la Russie!»
В Шербурге, в Париже и Шалоне я встретил нескольких французских журналистов, бывших на коронационных торжествах в Москве. Они просто конфузились показывать мне крайне неудовлетворительно организованное местное бюро корреспондентов, вспоминали с благодарностью наше гостеприимство и помощь в получении исчерпывающих данных для их корреспонденции.
В канцелярии министра двора была собрана коллекция статей о посещении царем Англии и Франции. Собраны были и все иллюстрированные журналы и листки, не исключая и сатирических. В одном из них на въезде в Париж в экипаже вместо Николая II фигурировал заместитель из придворнослужителей, похожий лицом на императора. Сам же Николай II принялся faire la nôce[205], закутил по парижским вертепам, конечно, сохраняя инкогнито. Император рассматривал с интересом иллюстрации и, по словам министра, потешался забавной выдумкой[206].
После возвращения из Франции гр. Воронцов-Дашков все чаще и чаще стал говорить о тех ненормальных условиях, которые создаются в силу вмешательства в управление разных особ. Министр еще в самом начале царствования просил отпустить его на покой, но Николай II и слышать тогда не хотел об отставке близкого отцу человека; теперь же, видимо, ему хотелось освободиться от опекуна. Так ли было на деле — трудно проверить, но составилось представление, что императрица, инспирируемая сестрой, женой великого князя Сергея Александровича, сильно возбуждена против министра после Ходынской катастрофы. Обе они не могли примириться с тем, что виновником признан был великий князь, а не Воронцов.
Если бы не дамское влияние, то министр, наверное, отказался бы от должности, но он не успел этого сделать. В 1897 году, перед переездом двора из Царского Села в Петергоф, Николай II вспомнил, что в октябре 1894 года Воронцов просил освободить его от должности и милостиво соизволил, причем заместителя не назвал, а сказал, что временно будет исполнять обязанности помощник министра генерал-адъютант Фредерике. Временно заместительство оказалось весьма прочным: бар. Фредерике продержался на посту двадцать лет, вплоть до революции, дослужился до Андрея Первозванного и графского титула.
Когда гр. Воронцов, возвратившись после доклада из Царского Села, передал мне о том, что более не министр, то я тотчас же заявил о своем желании быть отчисленным от должности заведующего канцелярией. Меня назначили членом Совета министра двора. Я совершенно отошел от дворцовой жизни, соприкасался с ней только по письменному отзвуку при рассмотрении в особой комиссии смет всех учреждений, входивших в состав ведомства. Заседания же собственно Совета собирались очень редко, для проведения некоторых, законом указанных дел вроде назначения пенсий.
