В людских и лесных дебрях - [17]

Спустя мгновение, жеребец стоял, как вкопанный, только сыпал искрами из глаз. Внезапно он поднялся на задних ногах, а нам показалось, что он упадет навзничь, но не упал, а тотчас же в этой позиции начал совершать скачки, вращаясь мельницей и мечась во все стороны. Затем, встав на все ноги, он начал лягаться задними ногами так высоко, как если бы хотел перевернуться через голову. Был это какой-то удивительный вихрь бросков, движений и высоких скачков. Но собранная в комок фигура татарина неподвижно застыла в седле, становясь частью беснующегося коня.

Потеряв надежду сбросить с себя всадника, жеребец помчался как стрела в степь, перескакивая камни и рвы. Я заметил, что Махмет свободно отпустил поводья, и слегка двигая ими в воздухе, приятно щекотал мягкой обувью бока коня и время от времени стегал его нагайкой. Замечал я тогда, как пружинило мускулистое тело свободного животного, и как он вытягивался, почти распластывался по земле, то и дело выбрасывая в воздух свое стройное и сильное тело. В такие минуты Махмет выглядел, как легендарный наездник, мчащийся в воздухе, потому что не мог поймать я момент, когда конь касался копытами земли.

Пущенный, казалось бы, свободно, жеребец, однако, описывал большое кольцо и снова приближался к юртам. Я видел, как пена большими хлопьями падает с его боков и шеи, и как все больше и больше окрашивается кровью пенящаяся пасть.

Жеребец описал еще два круга, и после этого я не смог не издать возгласа удивления. Сидящий на этом бешеном «Буцефале», татарин, самым спокойным способом склонился на один бок, отпустил поводья и, достав трубку, начал старательно набивать ее табаком и разжигать. Когда он закончил с этим, поправился в седле и подъехал к шатру. Жеребец слушался каждого движения его рук и ног, при этом, дрожал всем телом, но уже был покорен.

— Только это, настоящее искусство! — воскликнул я, восторженно поглядывая на Махмета, который спокойно улыбался, курил и хлопал жеребца по шее, покрытой пеной.

— Нет в этом ничего трудного! — засмеялся старый Спирин. — Этот дикий конь понял, что если не будет послушным, колена и икры Махмета, сжимающие его бока, поломают ему ребра.

Когда взглянул я на кривые, могучие, как корни старого дерева, ноги Махмета, поверил, что могли бы они поломать кости коню.

Другое, еще более головокружительное искусство показал работник Спирина Алим.

Так как молодой хозяин, подтягивая подпругу на жеребце Алима, по всей видимости небрежно закрепил пряжку, в результате, когда Алим прыгнул в седло, эта подпруга разболталась, а седло сдвинулось набок. Алим упал на землю, но конь уже мчался, и тогда даже старый Спирин вскрикнул от ужаса.

Алим волочился по земле, застряв ногой в стремени. Несколько раз грозила ему неизбежная смерть, когда конь несся по камням, но хладнокровный татарин отталкивался руками от земли и перебрасывал тело через угрожающие его жизни камни. Наконец, он уже видимо разобрался в своем, казалось бы, безвыходном, положении, так как упер свободную ногу в бок коня, а спустя минуту, спружинил и поднялся над землей. Теперь он встал перпендикулярно к боку коня на правой, напряженной, ноге и на вытянутом ремне стремени. Мы видели, как он что-то мастерил стременами, а потом снова опустился до самой земли и, подвинувшись под брюхо коня, начал хватать ноги мчащегося коня. Спустя несколько минут стараний, он забросил на переднюю ногу лошади ременную петлю и снова напрягся, оказавшись на боку коня. Нога коня уже была подтянута под самую грудь, но он еще скакал и необузданно метался. Наконец встал, как вкопанный и упал на колени. Как дикий кот бросился ему на шею Алим, перебросил ему ременную петлю через голову и сдавил. Конь начал глухо ржать. Алим же, продолжая его душить, правой рукой проверил седло, поправил подпругу и уселся на седло. Ослабил узел на шее и освободил ноги коня. Стало быть после этого приключения жеребец уже не пытался перечить всаднику и покорно направился в сторону юрт, управляемый рукой весело улыбающегося Алима, который ласково к нему обратился:

— At, at, jakszi, at, Toor![1]

Эта картина покорения диких табунных коней была самым лучшим подарком для нас, потому что жирный, тяжелый обед добродушного Спирина произвел на нас ошеломляющее впечатление. Долго мы еще с профессором не могли оправиться от сытного степного гостеприимства, и после этого испытания мы были осторожны и воздержанны в еде на татарских обедах.

Мы даже поссорились с моим любимым преподавателем.

— Это «азу» нас так подрубило! — заметил профессор с горечью в голосе.

— Нет, думаю, что слишком много мы съели этих облитых жиром «султы»! — парировал я.

— Ну, нет! — утверждал профессор. — «Султы» все же имеет легко перевариваемый жир. А вот «азу» с какими-то корешками, овощами и с сушеными ягодами, было просто отравой!

Я, однако, оставался при своем мнении, профессор же защищал «султы» и метал молнии в «азу».

Не удалось нам прийти к взаимопониманию, но позже все-таки он боялся «султы», я же остерегался «азу».

VI. Степная драма

Не предчувствовали мы, угощаясь у Спирина, что находимся в семье, на которую двумя днями позже должно было свалиться большое несчастье.