В ловушке - [20]

Поэтому Семёнов и колебался. Однако убедил он себя, минутное дело — спуститься по трапу и взглянуть на термометры. Оделся, взял фонарик и вышел из дому. Постоял спокойно, чтобы лёгкие привыкли к студёному воздуху, и долго смотрел на безжизненную пустыню, уходящую к Южному полосу.

Полярная ночь ещё не покинула купол, и луч прожектора вырывал из тьмы узкий сегмент искристого, самого чистого на земле снега. Из-за низких температур снежинки не смерзались, а просто прижимались друг к дружке, как хорошо сваренный рис, при малейшем дуновении ветра они взлетали с поверхности и оседали только при полном штиле. Сейчас в свете прожектора воздух был чист и прозрачен; кожей лица своего, закрытого подшлемником, Семёнов ощутил совершенную недвижность атмосферы, будто и она не выдержала, окоченела от стужи.

Семёнов подошёл к шурфу, открыл люк, прощупал лучом фонарика десятиметровую глубину колодца и полез вниз, осторожно ступая на деревянные перекладины. По мере того, как он спускался, в шурфе становилось всё темнее и затихал рокот дизельной электростанции, примыкавшей к жилому дому. И в этой наступающей тишине особенно зловеще прозвучал какой-то странный треск под ногами. Будь у Семёнова в запасе мгновение, он успел бы осознать причину и следствие этого треска и тогда, наверное, сумел бы удержаться; но трап оборвался сразу.

Ошеломлённый, Семёнов лежал на дне шурфа; падая, он ударился о что-то твёрдое, и боль в ушибленной спине мешала сосредоточиться и понять, что же такое произошло. Но перед ощущением растущей тревоги боль стихала, а вскоре и вовсе исчезла. Семёнов поднялся, потопал унтами и повёл плечами: вроде бы переломов, вывихов нет. Включив фонарик и увидел раскачивающийся на высоте метров четырёх обрывок трапа. Пошарил лучом на дне шурфа, обнаружил другой обрывок — и с холодной, кристальной ясностью осознал весь ужас случившегося.

Первая, самая легковесная мысль — воззвать о помощи. И Семёнов чуть было не закричал «Э-эй, ребята!», — но удержался и не стал этого делать: даже если бы люди не спали, всё равно дизель перекрыл бы слабый всплеск упрятанного в колодец голоса. А раз спят, стреляй из пушки — не услышат.

И на смену первой мысли пришла другая — о полной безвыходности положения. Стены гладкие, не на что встать и не на что опереться… Не выбраться ему из ловушки! Не поднимет тревоги дежурный — вот он стоит, дежурный! — и некому будет разбудить людей, проспят до утра. А когда проснутся, спохватятся — спасать будет некого.

Семёнов, подняв голову, увидел необычайно яркую в чистом небе, полную луну, застывшие вокруг неё крупные звёзды и подумал, что они единственные и последние свидетели его позора. И ему стало мучительно стыдно. И такое острое было это чувство стыда, что пересилило оно даже страх перед неминуемой смертью.

По-разному погибают полярники. Иван Хмара в первую экспедицию провалился с трактором под лёд, но геройски погиб, ценою своей жизни проложил первую колею на припае, другие, даже самые опытные, гибнут в неравной борьбе со стихией, третьи — от несчастного случая: кто на борту «Лены» мог предугадать, что с ледяного барьера обрушится многотонная глыба?

Но так глупо и так бессмысленно, как он, на его памяти не погибал никто. Не подстраховать свой выход из дома! Безвременно умирать всегда обидно, но хоть бы с пользой умереть, со смыслом!

И тут в сознание Семёнова вползла какая-то смутная, ничем не подкреплённая мысль о том, что у него есть шанс. Он встрепенулся, раза три присел и подвигал плечами, чтобы разогнать остывшую кровь, и вновь осмотрел стены шурфа. Нет, зацепиться не за что… А мысль, хотя и оставалась смутной, билась в его голове, как муха в стакане, будто дразнила: «Вот она, я, попробуй ухвати!»

И вдруг как огнём ожгло: спина! Обо что он ударился? Луч фонарика — вниз: вот обо что!

На дне шурфа, полузасыпанная снегом, виднелась рукоятка забытой лопаты.

Ещё не веря своим глазам, Семёнов бережно, как археолог бесценный кувшин, извлёк её из снега. Он пока ещё не знал, как она поможет ему спастись, но почувствовал такое огромное облегчение, словно то была не простая лопата, а протянутая ему рука верного друга. Так и обнял бы, расцеловал эту лопату! Даже кровь согрелась, быстрее побежала от сознания того, что двое их уже стало; вдвоём — это мы ещё посмотрим, кто кого!

И хотя мороз уже сдавил его своими щупальцами, Семёнов стал тщательно и не мельтеша придумывать план, как использовать этот шанс. Перебрал несколько вариантов, трезво оценил их и отбросил: никаких сил, к примеру, не хватит сбивать со стен снег, чтобы встать на получившийся сугроб и дотянуться до трапа. А решился на такой план — выкопать в стене узкую, в размер туловища, нишу, слева и справа сделать в ней ступеньки-пазы для ног и постепенно вести нишу вверх, чтобы сравняться с трапом. Плохо, конечно, что придётся копать снизу вверх, но зато в этом плане ощущалась надёжность, и Семёнов в него поверил.

И неторопливо, размеренно стал вгрызаться лопатой в снежную стену.

Мороз под шестьдесят пять, а полниши выкопал со ступеньками — пот пробил! Да так, что струился по всему телу, пропитывая бельё и заливая лицо, и теперь уже стало опасно подолгу отдыхать, потому что мороз быстро пробивал и каэшку, и кожаную куртку, и свитер водолазный под ней, и схватывал пот, резко охлаждая беззащитное голое тело. Но не эта опасность была главная, а то, что мучительно трудно стало поднимать лопату очугуневшими руками, будто не лопату — бревно поднимаешь многопудовое. Сил не хватает на последний метр — вот она, главная опасность! И потому Семёнов пошёл на большой риск, сбросил каэшку, которая сковывала движения. Это помогло, но не очень надолго. До трапа оставалось каких-то полметра, а силы кончились, и резервов никаких больше не было. Сердце стучало, как отбойный молоток, рвалось из груди, и терпкий вкус крови стоял во рту, а лишённые отдыха лёгкие не успевали всасывать нужное количество кислорода, и оттого дыхание напрочь сбилось — настолько, что Семёнов ощутил непреодолимое желание сорвать подшлемник и вдохнуть воздух открытым ртом. Но превозмог себя: несколько таких вдохов — и верное ознобление лёгких. Был уже такой случай в Центральной Антарктиде, когда один гляциолог увлёкся работой и сорвав подшлемник: минут пять всласть подышал, а спасти не удалось…