В ловушке - [13]

Была и ещё одна красивая черта у Белова: преданность полярникам. Наверное, потому, что он считал их ровней — в том смысле, что профессии полярников и лётчиков по большому счёту одинаково опасны, а ничто так не помогает выжить в высоких широтах, как взаимное доверие, выручка и дружба. Его легко можно было уговорить на самый рискованный полёт, если того требовали обстоятельства — не иначе: жизнь свою Белов ценил высоко, а потому хитрить с собой не позволял и обманувшего доверие не прощал.

В Мирном смеялись: Белов поклялся сбрить полбороды, если в течение недели не доставит первую пятёрку Семёнова на Восток. Понимая, что угроза нависла не только над бородой начальника (которой тот, впрочем, не очень-то дорожил), но и над его профессиональной честью, лётчики готовились к очередной попытке особенно тщательно. На этот раз Белов и его второй пилот Крутилин набрали в ИЛ-14 горючего сверх всякой меры: из последнего январского полёта, когда два часа блуждали в районе станции, вернулись домой с чайной ложкой бензина в баке. И потому Белов попросил Семёнова — не потребовал, на что имел право, а именно попросил как друга — в первый рейс взять самый минимум вещей. Счёт шёл на килограммы, и восточники семь раз прикидывали, прежде чем утвердили перечень необходимого для расконсервирования станции груза. В этом перечне были: два аккумулятора весом тридцать пять килограммов каждый для стартёрного запуска дизелей, радиоприёмник на батарейках, две паяльные лампы, мощная, размером с двухведёрный примус, авиационная подогревальная лампа АПЛ, свежие продукты из расчёта на неделю, тёплая одежда и спальные мешки. Никаких личных вещей, кроме зубных щёток и мыла, даже банку любимых маринованных огурцов Семёнов беспощадно вычеркнул — лучше три лишних литра бензина. Итого получилось килограммов двести, да ещё пятеро людей в одежде тянули на полтонны — и весь груз. Штурман придирчиво всё проверил, убедился, что восточники не схитрили, и доложил командиру корабля о готовности.

И тут произошло событие, которое долго потом веселило Мирный, а в последствии даже вошло в полярный фольклор. Уже были сказаны последние «ни пуха ни пера» и другие ритуальные слова, уже Белов увеличил обороты и собирался скомандовать: «От винтов!», когда на полосу с неистовым лаем ворвался старожил Мирного Волосан. Пришлось вылезать из самолёта прощаться, нельзя обижать самого известного в Антарктиде пса, обласканного полярниками всех экспедиций. Но вдруг выяснилось, что Волосан прибежал на полосу вовсе не из сентиментальных побуждений — за ним с поднятой палкой гнался биолог Величко. Волосан с визгом бросился к своему любимцу Бармину, и тот на всякий случай втащил его в самолёт.

От Величко затребовали объяснений.

— Этот плут, этот негодяй, — гневно восклицал Величко, — разорвал двух пингвинов! Не для него, видишь, сказано, что Антарктида — заповедник! Вылезай, мерзавец!

Чувствуя себя в безопасности, «плут и негодяй» весело скалил зубы.

— А ордер на арест есть? — потребовал Бармин.

— Вон они, два ордера лежат на припае, можешь полюбоваться! Преступника покрываешь?

— Преступника? — Бармин склонился над Волосаном. — Чудовищное оскорбление! Он законный пассажир, у него есть билет!

Бармин отодвинулся. У распахнутой двери на задних лапах стоял Волосан, зажав в пасти бумажку.

— Погоди, — успокоил Шумилин биолога, который под общий смех грозил Волосану палкой. — На борту самолёта он пользуется правом экстерриториальности.

— Ну, если сам начальник экспедиции покрывает… — буркнул Величко.

— С другой стороны, наказать Волосана всё-таки надо, — продолжал Шумилин. — Пусть хлебнёт Востока!

— Ходатайство поддерживаю. — Семёнов подмигнул Белову. — Сделаем его материально ответственным, пусть охраняет Восток.

— Здоровый очень, — усомнился Белов, прикидывая на глаз вес нового пассажира. — Пуда на два потянет. Но раз билет есть… От винтов!

Надолго запомнит Волосан это путешествие, во сне будет скулить, Восток вспоминая!

Но пока он ещё об этом не догадывался. Его наперебой ласкали, закармливали вкусными кусочками, и он щедро платил за любовь и ласку своими цирковыми трюками: имитировал подвыпившего человека, выступал на собрании — положив на стол лапы, листал бумажки и лаял, позировал в очках и в шапке фотографу и прочее. Но с подъёмом на купол притих, забился в тёплый уголок и задремал.

Полёт на Восток для новичка вроде бы не очень интересен: сколько ни смотри вниз — белым-бело, однообразная заснеженная пустыня. И лишь бывалый полярник, угадывая заветные ориентиры, смотрит на эту пустыню с волнением.

Первые двадцать минут полёта — крутой подъём, скачок на полуторакилометровую высоту над уровнем моря. Это начинается купол Антарктиды, изрезанный, как морщинами, бездонными ледниковыми трещинами. Далее купол растёт постепенно и незаметно для глаза; самолёт летит низко, метрах в ста над его поверхностью, и можно различить безобидную с высоты зону застругов, проклинаемую всеми походниками, да и колею санно-гусеничного поезда, местами уцелевшую от метелей. А потом идут славные ориентиры, навеки оставшиеся на географических картах: станция Пионерская, давным-давно законсервированная, Восток-I — здесь и станции не было, просто вехами обозначенная точка, и Комсомольская, тоже покинутая людьми. В этом месте купол повышается до трёх с половиной километров, и дышать становится трудно. Во всяком случае, первое представление о том, что ждёт тебя на Востоке, получить уже можно. От Комсомольской до Востока пятьсот километров и два часа лёта.