В ледяных просторах - [83]

Всю ночь «Фока» крейсировал у берега. Ранним утром мы опознали Харловку. Пытались войти в эту бухточку, но ветер дразнил: как только подходили ближе к берегу, утренний бриз отгонял нас прочь, — обогнуть входные мысы никак не могли. Прошли на запад до следующего становища. Стали попадаться рыбачьи лодки, выехавшие на утренний промысел. Мы подошли к одной ёле [104] и попросили рыбы.

Что подумал рыбак — поначалу принявший «Фоку» за промысловое судно, — когда, взяв лодку на буксир, мы выпалили из пушки и густой толпой сбежались на корму рассмотреть свежего человека, когда в ёлу соскочил один из матросов и отобрал у подручных кисет с махоркой? — Не попался ли в руки неприятелю?

Через минуту палуба заволоклась клубами дыма. — закурили, кажется, и не курившие от роду. А на хозяина ёлы посыпались наперебой вопросы: «Что делается на свете? Что случилось за два года»?

Кормщик ёлы, коренастый карел, был в явном затруднении. Он первым делом спросил: «А вы кто же такие будете»? И получив ответ, сказал: «Слыхал. Вот оно, какое дело-то. А у нас говорили, в газетах пропечатано, будто вы все погибли».

Затем рыбак стал рассказывать непонятное нам: «Был военный пароход, наши на шнеках побежали в Бело море. Один вернулся. Болтали наши, что много шнёк опружило погодой в Горле, ну а которые добежали. В Александровском, сказывают, крепость готовится…»

Мы понимали одно: рыбак сообщает о каких-то событиях последних дней. Кто-то прервал рассказ вопросом:

— Ну, а как, на свете есть война где-нибудь?

— Как же, есть.

— Кто же воюет?

— Да мы воюем.

— Кто же против нас?

— Германия, сказывают, а с ней Австро-Венгрия. А за нас Франция и агличане с ипонцами, еще какие-то там государства.

Мы ушли в мирную эпоху. — Европейская война?.. Полуграмотный карел не мог нам объяснить ничего. Пересказал только искаженные слухи о неприятельских крейсерах, будто бы виденных с Рыбацкого полуострова, о том, что немецкий царь хочет взять Мурман, что напуганные этим слухом промышленники поплыли на своих скорлупках в Белое море; часть их по дороге погибла… На «Фоке» любимой темой разговоров были предположения, что мы застанем на родине? — Может быть, войну или Российскую республику? До европейской войны никто не додумался. — Так вот чем объяснилось отсутствие маяков и странный случай при встрече с «Ломоносовым»! [105]

Рыбак сообщил, что в становище Рынде стоят два моторных бота. Их владельцы наверное не откажутся ввести нас в гавань. В Рынде есть телеграф, туда заходят пароходы. — Кушаков на ёле карела отправился на берег, переговорить с владельцами ботов и послать первые телеграммы.

К полудню из бухточки Рынды выполз небольшой моторный бот с огромным русским флагом на корме. Пыхтя и переваливаясь на волнах, как бочонок, он остановился в сотне метров от «Фоки». Громкое «ура» и приветствия доносились еще издалека. От бота отделилась лодочка. На палубу «Фоки» взошел владелец бота Соболев с тремя исполинами-поморами; все как один — в новеньких непромокаемых куртках, как на подбор статные, дородные, с морским загаром лиц; смелые глаза, крепкие руки, твердая поступь.

— Здравствуйте, здравствуйте, рады приветствовать вас! Соболев привез кипу разрозненных газет, табак и гильзы — все самое нужное в первую минуту. Пока мы хватали газету за газетой, не выпуская изо ртов папирос, расторопные ребята завезли буксир на бот. Он повел «Фоку» за собой. Вскоре из Рынды вышел еще один моторный ботик, забросил и свой канат. Таким торжественным порядком — впереди два буксирующих бота, за ними «Фока», весь в праздничных флагах — вошли мы в гавань.

— «Отдай якорь!» Мы на родине!

Теперь я разглядываю фотографию становища Рынды: голые гранитные скалы, мрачные — без кустика. Дальше в глубине — бухточка, кучка низких рыбачьих станов с сетями у входов, часовня, на берегу у речки узенькая зеленая лужайка, — угрюмый пейзаж! Что же так радовало сердце, что приводило в восхищение? Эти чахлые березки и жидкая зелень у подножья горы?..

— Смотрите, смотрите — желтый песочек! А вон — баба идет. Ребята-то! Ребятенки белоголовые! Как жарко!..

Еще не отгремела якорная цепь, «Фоку» облепила флотилия шнёк, ёл, шлюпок, карбасов и гичек. Толпа бронзовых поморов веселым натиском взяла «Фоку» на приступ, — палуба наполнилась рослыми краснолицыми и бородатыми молодцами, веселые голоса закидали нас вопросами, совались в руки широкие, негнущиеся, просоленные ладони, гулко бухали по палубе тяжелые бахилы, осматривалась вся обстановка «Фоки» — со всей сворой собак, с ручными медведями. Охали над разрушенными каютами, над пустым без балласта трюмом и хаосом в спардеке, дивились наружной обшивке по борту «Фоки», превратившейся в мочало после двухлетней борьбы со льдами. Мы угостили желающих остатками тюленьего жаркого, мясными консервами и разведенным спиртом. Подходили шлюпка за шлюпкой.

На одной находились две дамы: жена помора и местного псаломщика. — Вот она, первая встреча с прекрасным полом!

Наши молодцы, закрутив усы до отказа, приготовились было встретить посетительниц особенно любезно. Дамы поднялись на борт и, подобрав платьица, остановились. Войти на палубу они отказались, несмотря на самые настойчивые приглашения. Мы совершенно забыли, что борта пропитаны кровью, ворванью моржей и тюленей, которых свежевали наспех у мыса Флоры: свободного времени, чтоб привести корабль в приличный вид, еще не было. Нерешительность дам я понимаю вполне: к прибывшим предупредительно подскочили два самых галантных кавалера и протянули руки, помочь сойти. Я видел отчетливо, что руки любезников были явно грязны, а вид рваных, истертых до последней степени курток, надетых на молодых хулиганах, совершенно не вязался с их утонченно-кавалерскими манерами. Дамы, не вняв грубым голосам, привыкшим к окрикам собак и к проклятиям во время бурь, сконфуженно удалились.