В лабиринтах вечности - [19]

…Настя провалилась в сон, сидя прямо на полу, обхватив колени. Она походила на одну из кубических гранитных статуй, что стояли рядом на постаментах в зале музея.

И снилось ей удивительное! Всадник — красивый юноша с глазами изумрудного цвета, — со взглядом нежным и ласковым. Гнедая лошадь под ним пританцовывала, а юноша смотрел с высоты и в его лучистом взгляде было столько нежности, что все тайны Вселенной как-то сами собой улетучились, или стали не такими уж значимыми, но только Насте от чего-то стало спокойно на сердце и сразу оказались безразличны все эти загадки истории. Весь мир сузился до небольшого сияющего кружка, в котором были лишь глаза зеленоглазого всадника.

Глава пятая Что это значит?

I

Каир. 1985. 4 июля. 19.30

Настя вернулась опустошенная. Упала в кресло, словно в ее теле вовсе не было позвоночника — съёжилась, сжалась, уставилась в одну точку.

Не будь этой необъяснимой, просто сумасшедшей эмоциональной усталости она, наверняка, смогла бы рассказать Ане, как минуту назад почти у дверей отеля она чуть не попала под машину. Арабский юноша в белом балахоне бросился ей навстречу, резко толкнул ее в сторону — машина пролетела в десяти сантиметрах от неё. Она даже не успела испугаться и не придала этому значения или, возможно, была так занята великими открытиями и смутными предчувствиями Откровения, что не обратила внимания на подобную мелочь. Или просто она устала? Устала, как если бы посещение музея опустошило и высосало всю ее жизненную энергию?

— Что с тобой? — спросила Аня, озадаченная внешним видом подруги, — ты похожа на старуху. Что случилось?

Настя промолчала.

Аня хмыкнула, мол, не хочешь разговаривать, ну и ладно! Пока Настя исследовала музей и тратила драгоценное время на всякий там «исторический мусор», она же время зря не теряла, а как настоящий турист искала для себя самые настоящие приключения. Спустилась в холл, посидела на огромных белых диванах, наблюдая за туристами, приметила двух рыжих шотландцев в клетчатых юбках — килтах, улыбнулась им, познакомилась, посмеялись, выпили по чашечке душистого чая. Затем она решила погулять по набережной Нила, зашла в несколько магазинчиков, купила папирус и скарабея, на обратном пути хотела было зайти в мечеть, но старенький сухонький араб, зло шикнув, замахнулся на нее костылем. Но даже он не смог испортить ей добродушного настроения… Она с интересом оглядела мечеть снаружи и, не найдя в ней каких-либо красот, а лишь отметив для себя, что в Ташкенте самая маленькая и неказистая мечеть — медресе Кукельдаш в сто раз красивей этой, с легким сердцем повернула обратно в гостиницу…

Сейчас Аня задумчиво смотрела на подругу. Она знала, если та молчит, то лучше оставить её в покое. Но сегодняшний Настин «уход» был какой-то уж слишком печальный!

— Настёна, а я… — заикнулась было она о своих похождениях, но запнулась не в силах и слова из себя выдавить — то ли так падал свет, но лицо Насти странным образом изменилось: под глазами легли тёмные круги, все черты заострились — перед ней сидела измученная страданиями пожилая женщина, почти старуха! (Уф, и привидится же такое!)

Аня подошла к Насте, опустилась подле неё, заглянула в глаза.

— Настёна… — Она ласково погладила ее руку. — Ну, что у тебя случилось?

— Я…, что…? — как опомнилась Настя, — Я думаю, наш профессор был прав. Мы все ошибаемся!

— В чём? — не поняла ее Аня.

— Прежде, чем писать диссертации о фараонах Исхода, нужно хотя бы понять, «что?», а возможно «кто?» был толчком — стимулом развития для Египта?

Аня всплеснула руками и резко поднялась.

— Ой ты, батюшки! Настя! Если бы ты сказала, что по дороге в музей встретила красавца бедуина, влюбилась в него с первого взгляда и весь день просидела с ним на берегу Нила вместо того, чтобы топтаться в музее, я бы поняла. И не смеялась бы над твоими душевными страданиями, и даже извелась бы белой завистью. Но ты приходишь вот такая — вся истерзанная, и начинаешь рассказывать мне о профессоре, о диссертациях, о каких-то там «стимулах развития»! Да, все это мне еще в универе надоело! Твои диссертации! Будь они неладны!

Она даже притопнула ногой и долго бы еще бубнила от возмущения — она устала от всего исторического, — но вдруг замолчала. Она вдруг поняла, что ей, в самом деле, всё это неинтересно и что она хотела бы вернуться в тот день, когда они с Настей стояли на пороге университета с аттестатами в руках, и она не знала, куда ей подавать документы. Тогда она послушала Настю. «Египтология — это же так интересно!» и пошла с ней на исторический факультет.

Ох, много бы она отдала, чтобы вернуться в тот день!

Сегодня она знала: быть модельером — вот ее призвание! Но! Время ушло! И вернуться назад в прошлое, даже на каких-то пять лет назад, чтобы всё изменить там, в прошлом, — нельзя! (Она не знала, что никогда не поздно идти к Мечте!)

Вдруг Аня спросила:

— Настёна, а ты любила когда-нибудь? — спросила и сама же удивилась своему вопросу, потому что отлично знала на него ответ.

Сколько Аня себя помнила, всегда рядом с ней, как сестра, была Настя, сначала дом малютки, затем детский дом, затем они вместе поступили в университет. Она любила Настю больше других и даже пыталась ей подражать. Вот и перед вылетом в Египет подстриглась и выкрасила волосы, как у Насти, лишь бы быть похожей на нее, а не потому, что это так модно. Настя была удивительная! В чём заключалась «Настина удивительность», Аня не смогла бы объяснить, она лишь знала Настя не такая как все. В Детдоме ребята влюблялись в нее, смотрели, как на царицу, а Настя, именно, как царица их не замечала. Вот это было самое примечательное и не понятное — Настя никого не выделяла и, вероятно, даже никого и не видела — смотрела как сквозь, как поверх голов.