В крымском подполье - [15]

Зашли и к нам два молодых немца в грязных потрепанных куртках. Почесываясь и не обращая на нас никакого внимания, они молча прошли к шкафу и начали вытаскивать оттуда продукты.

— Что вы ищете? — спокойно спросил я их по-немецки.

Солдаты сразу повернулись ко мне и растерянно забормотали:

— Вы немец?

Я взглянул на сахар, который солдат держал в руках, и, сделав вид, что не расслышал их вопроса, продолжал:

— Хотите чай пить? Пожалуйста, садитесь за стол. Хозяйка вас угостит.

Солдаты переглянулись, сунули обратно в шкаф взятые ими продукты, сели за стол, обшаривая комнату глазами. Особенно быстро бегали колкие, злые глаза худощавого небольшого солдата, который потом назвался Максом.

— Лида, — сказал я Лидии Николаевне, — дай нам чаю и чего-нибудь закусить.

— Вы немец? — повторил солдат.

— Нет, я русский, но долго жил в Германии. Это моя жена, — указал я на Лидию Николаевну, — и дочка Клера.

Видимо, немцы не могли понять, кто я такой, и на всякий случай, из предосторожности, вели себя сдержанно. Лидия Николаевна и Клера подали чай, закуску и сели с нами за стол. Увидев патефон, солдат спросил, можно ли сыграть.

— Можно. Клера, заведи что-нибудь веселое.

— У вас хорошо, мы поселим к вам нашего командира, — сказал Макс, поглядывая колкими глазами на Клеру.

У меня мелькнула мысль, что они затевают что-то недоброе по отношению к девушке, и я испугался.

— Ну что вы! Вы же видите, какая у меня маленькая комната, а у меня жена, дочь. Куда же мы денем вашего командира?

— Ничего, для него найдете место, — жестко ответил Макс.

Солдаты ушли, оставив меня в смятении. Я поделился с Лидией Николаевной.

— Вот сволочи! Что же нам делать? — спросила та.

— Нужно как-то выкручиваться.

Вечером Макс привел обер-ефрейтора. Огромный, широкоплечий детина лет тридцати со свирепым лицом и водянистыми глазами сразу напомнил мне кенигсбергского кондуктора. Только у того усы были закручены кверху, под Вильгельма, а у этого — маленькие, рыжие, подстрижены под Гитлера. На рукаве куртки — фашистская свастика, на груди — железный крест. Он был чисто выбрит и даже надушен.

Не здороваясь, он прошел прямо к столу, грузно уселся, приказал солдату тоже сесть и начал меня допрашивать.

Я рассказал, что в прошлом имел столярную мастерскую, потом был раскулачен и выслан в Сибирь. Там работал в артели завхозом и за кражу осужден на три года. В Керчи работал в Рыбакколхозсоюзе. Там узнали, что сидел в тюрьме, уволили, хотели опять судить, но они, немцы, так сильно бомбили Керчь, что большевикам ехало не до меня.

Пасмурное лицо ефрейтора прояснилось.

— Откуда вы знаете немецкий язык?

— Я был в Германии.

— Как туда попали?

— В прошлую войну попал к вам в плен. Я под Тильзитом у фермера работал. Там и вашу культуру и порядки узнал. Ваш кофе и бутерброды мне на всю жизнь запомнились.

Немец самодовольно засмеялся:

— О да! Мы любим кофе.

Лидия Николаевна поставила на стол две бутылки вина, закуску. Клера попросила разрешения завести патефон. Немцы ели с большим аппетитом. Ефрейтору очень понравилось вино, и он тянул рюмку за рюмкой.

— Скажите, пожалуйста, ваши власти могут разрешить мне открыть свою мастерскую? — спросил я.

— Конечно, разрешим, — ответил немец. — У нас никаких большевистских колхозов не будет.

— А война скоро кончится?

— Скоро, — уверенно кивнул он. — Украина уже наша, Москва окружена. До Урала дойдем, и война кончится.

— Но до Урала еще далеко.

Он презрительно махнул рукой.

— Большевикам капут. Красная Армия разбита. Большевики затопили в московском метро полтора миллиона жителей. В Москве образовалось новое правительство. Оно просит фюрера заключить мир, но мы не хотим.

Немец захмелел. Он вздумал потанцевать и, пошатываясь, подошел к Клере. Девочка так побледнела, что я испугался и решил подбодрить ее.

— Что ж ты, глупенькая! Господин офицер хочет научить тебя танцевать как следует. Извините, господин офицер, — улыбнулся я немцу: — девочке еще ни разу не приходилось танцевать с настоящим офицером.

Обер-ефрейтор остался доволен. На прощание он даже подал нам руку и сказал, что его зовут Отто. Обещал никого к нам не вселять и заходить в гости.

Когда они ушли, Лидия Николаевна, словно после тяжелой работы, устало опустилась на стул и с тревогой посмотрела на дочь, потом на меня. Я понял ее страх и подумал: «Надо, чтобы Клера меньше попадалась на глаза этому немцу».

Что же я мог еще сделать?

Утром Ларчик и Василий держались со мной очень натянуто. Из их осторожного разговора я понял: они подозревают, что я хочу поближе сойтись с немцем. Я постарался рассеять возникшее у них недоверие и обрадовал их сообщением, что, кажется, в наш дом пока никого вселять не будут.

Мы сидели в нашем домике, как осажденные, и напряженно прислушивались к каждому шагу на улице, к каждому скрипу калитки. Через три дня я не выдержал и решил пойти узнать, что делается в городе.

— Может быть, рано? — сказала Лидия Николаевна. — Пусть немножко успокоится.

Наверное, ей было страшновато с непривычки оставаться одной, но у меня уже нехватало терпения. В трудные времена самое ужасное — неизвестность и бездействие. Мне хотелось подыскать помещение для мастерской и скорее начать что-нибудь делать.