В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов - [17]

Я помню и другое: в Подмосковье, на приеме писателей, пьяный Хрущев, этакая раскачивающаяся бочка, говорил: «Я ваших произве­дений не читал. Если бы я их читал, меня бы выгнали давно, потому что есть другая литература, которую я должен читать. Но вот в моло­дости я читал книгу о Бове Королевиче, вот это была книга, до сих пор помню...»

— Когда я произносил «Слово о Толстом», Хрущев сидел, подпе­рев голову обеими руками, и слушал. После окончания торжествен­ной части М.А. Суслов пригласил нас в небольшой зал, где был накрыт стол. Подойдя ко мне, Хрущев сказал: «А вы, Леонов, опас­ный человек!» Я снял очки, заморгал и, изобразив простачка, ска­зал: «Ну чем же я могу быть опасен, Никита Сергеевич, — я говорил только то, что есть». Он ответил: «Опасный. Полтора часа зал слу­шал вас, почти не шелохнувшись!» Вот это он сказал, а о самом докладе — ни слова.

— Великий вред, трудно поправимый, нанес этот человек нашей стране. Великий! Еще не раз мы ощутим это. Никто не сыграл боль­шей роли в обесценении всего, что у нас есть, чем этот человек и, главное, в обесценении труда.

И, снова помолчав, спросил:

— С вами можно совершенно прямо? Ну, так вот, Хрущев ушел, но я не чувствую особых перемен в нашей области. Не чувствую заин­тересованности в нашем труде. Знаете, даже Екатерина создавала нужную атмосферу, нужное окружение. Я уверен, что писатели нуж­ны советской власти, народу. За пятьдесят лет наша страна накопила могучий мыслительный капитал, мощные психологические ресурсы, которыми не обладает никто в мире. Я не исключаю 1937-й год, ни­чего не исключаю. Кто может принести их миру в их подлинном зна­чении? Не Евтушенки же. Но для этого нужно писателей окружить вниманием, создать соответствующую атмосферу, чтобы каждый ра­ботал над своей любимой темой, в своем ключе. Леонов любит фило­софию и психологию, Шолохов — эпическую насыщенность... И мы работаем, но я не чувствую доверия, заинтересованности даже со сто­роны издательств. Когда-то владелец издательства «Шиповник» встре­тил А. Волынского, предложил ему деньги, чтобы он поехал в Ита­лию на два года и написал книгу об итальянском искусстве. А у нас редакторы газет и журналов редко снисходят до звонка даже извест­ным писателям. Скорее, через секретарей и помощников... Они ведь тоже номенклатурные, а там уж соблюдение уровня общения — за­кон. Вот тебе и демократия социализма!

— Я всегда твержу: «Ничего не выбрасывайте за окно — подберут другие». Оказывайте уважение писателям, ибо у них всегда есть ка­кие-то внутренние токи, связывающие с глубинами жизни, ничего не скрывайте от них. Ведь мы все знаем больше, чем номенклатура. Но почему мы должны получать информацию из плохих источников из грязных, мутных, слушая Би-би-си, «Голос Америки» и др., где этот материал готовят ненавистники СССР, бежавшие диссиденты и им подобные? Не лучше ли пить из чистых источников? Ведь тогда и наши удары по противникам будут сильнее. Когда-то я об этом ска­зал Сталину — о необходимости информации. Он ответил фразой: «Дать десять мандатов!» Я не совсем понял ее смысл, решив, что он просит назвать десять человек, которые могут быть допущены ко всем источникам. Каюсь, растерявшись, я назвал три человека. Он отве­тил: «Пять мандатов!».

— Поменьше бы правители ездили на охоту и рыбалку, а больше думали... Надо поставить диагноз. Пусть и писатели, хотя бы пять человек, соберутся и выскажут свое мнение о главном, что определит будущее нашей страны. Сталина знали во всем мире, боялись. Но на третий день войны этот человек плакал... Что же может случиться, если мы не предотвратим новую войну?

Он стал говорить о возможной угрозе стране и с Запада, и с Востока...

— А у нас бесхозяйственность... Мы уничтожаем в Сибири кедро­вые леса... У нас вообще выработался какой-то особый тип руководи­теля, которому нет дела до пользы дела, до интересов страны и чело­века... Я уж не говорю о том, что ни один из наших государственных или партийных деятелей не догадывается пригласить с собой в поездку по стране писателей (вы понимаете, что я не о себе хлопочу, мне не по возрасту). А ведь из-за его плеча писатели своим особым взглядом могли бы многое увидеть не так, как видит он. От сопоставления же впечатлений общая картина получилась бы куда более объективной. Когда-то А. Воронский рассказывал мне, будто на Политбюро Л. Троц­кий предлагал, чтобы члены его дружили с отдельными писателями, встречались с ними, ездили по стране, предлагал как бы «раскре­пить» писателей по высшим государственным деятелям. При всем негативном моем отношении к этому человеку, я не считаю его пред­ложение плохим.

Сегодня надо поставить диагноз ситуации, сложившейся в мире. Решается судьба доктрин. Надо думать, что происходит в мире и что надо предпринимать. Писатели — не худший мыслительный отряд, способный лучше многих политиков понимать происходящее и опре­делять, что на пользу стране, а что — во вред.

Надо пересмотреть всю пропаганду — изгнать убожество, трафа­ретность, общие слова. Может, вместо таких передач по радио пусть звучит хорошая музыка?