В краю Сорни-най - [66]
Лишь сновидения белого безмолвия будут порой тревожить. Но как бы ни развивалась научно-техническая революция, с каким бы ускорением ни добывались газ, нефть и строились города в безмолвной тайге и тундре, как бы ни менялся и сам человек, он, овладевший мощью могучей техники, огнедобытчик, первопроходец, в минуты раздумий — поэт.
Какие новые песни напишет Роман Ругин — не знаю. Знаю, верю — он будет человеком, добывающим огонь для людей. Поэт — по сути своей теплотворец.
— Каким был твой первый шаг? — иногда кольнет меня вопрос.
— Он, наверное, мало чем отличался от первого шага любого человека каменного века, — отвечаю себе.
— А когда ты научился твердо стоять на земле, как ты шагал потом?
— А потом я делал шаги через тысячелетия.
— «Шаги через тысячелетия»?! Это что — поэтическая гипербола? Или запоздалая фантазия на тему «машина времени»?
— Нет, так было со мной на самом деле! Посуди сам:
«Маленький мальчик моего детства, выходя из своей яранги и направляясь в школу, каждое утро перешагивал через тысячелетия, не задумываясь над этим. Вечером он возвращался назад, в привычный старый уклад жизни. Его родственники, устроившись на моржовой коже между разложенными книжками и тетрадями, опускали рукав плаща в сосуд с морской водой: так они гадали о течениях в проливе, о стадах моржей, идущих на лежбище. Они просили у богов помощи в житейских делах, в охотничьем промысле. Кто-то бормотал заклинания… А в это время мальчик читал вслух стихи Пушкина, Лермонтова, Маяковского. Но порою его отвлекали от книги, чтобы помазать лоб жертвенной кровью… Ни я, ни мои родичи не видели в этом ничего необычного…»
Об этом чуде поведал миру мой ровесник, сын Чукотского Севера Юрий Рытхэу. Но ведь то же самое происходило и со мной! И я в детстве, как и все мои сверстники-северяне, по утрам перешагивал через тысячелетия. Удивительную «машину времени» подарила детям Севера Советская власть!
Недавно я перечитывал безыскусные слова эвенка Никиты Сахарова, написанные им еще в тридцатых годах, и повеяло на меня чем-то очень знакомым.
«На дворе стужа, ночью даже от мороза трещали деревья. Но в чуме было тепло. Мне казалось, что нет в жизни ничего дороже нашего жилья. Всю ночь тлел очаг посреди чума. Я лежал на мягких оленьих шкурах, а когда наступали сильные морозы, бабушка засовывала меня в меховой мешок… Раньше бабушка рассказывала много сказок про зверей. Больше всего в них говорилось о коварстве хитрой лисы…
…Через несколько лет пришла ко мне на встречу совсем другая судьба… Я сидел в большом «чудесном чуме». Только «чум» этот назывался «Ленинградский институт народов Севера». И когда однажды в «чудесном чуме» выступал Алексей Максимович Горький, рассказывал нам, студентам, про знаменитую русскую сказительницу Ирину Федосову, я вспоминал бабушку и ее сказки. Те сказки, которые я запомнил от своей бабушки, я напечатаю на родном языке».
Немного сказок успел напечатать на родном языке Никита Сахаров, один из зачинателей эвенкийской литературы: он смертью храбрых погиб в боях за Берлин. Не успел! Эстафету подхватили другие.
Чтобы идти вровень с веком, надо быть первопроходцем. Надо работать много — и за себя, и за того парня! Не потому ли мой ровесник, эвенкийский писатель Алитет Немтушкин так смело взялся за перо и выпускает одну книгу за другой не только на родном ему языке?
Чтоб шагать через тысячелетия, надо дерзать.
Улыбчивое воспоминание нанайца Акима Самара — первого члена Союза писателей из народностей Севера, покажется, думаю, очень типичным и привычным для многих, будто он говорил не только о себе:
«В 1933 году я однажды зашел… в типографию. Там я первый раз увидел, как печатается газета. На меня это произвело большое впечатление. Я не ограничился одним посещением типографии, я стал часто заходить туда. В типографии я научился, как набирать газету и как ее надо печатать. В том же 1933 году в Найхин[18] пришли нанайские буквари и две маленькие нанайские книжечки, написанные В. А. Аврориным и А. Бельды: «Бедный человек Тара» и «Как Бага пошел учиться». Я прочитал эти книжечки, и у меня возникла мысль: «Попробую и я что-нибудь написать». Эту мысль я долго носил в себе и никому не говорил. Очень хотел писать, но как-то боязно было начинать — думал, ничего не выйдет. Потом решил, что боязнь — плохое дело. Боятся зайцы, а человек — не заяц.
Я написал небольшую заметку о нарушении дисциплины одним комсомольцем. Эту заметку я отнес в редакцию газеты «Учебный путь», издававшейся в Найхине. Вскоре я прочитал свою заметку в газете. Это был первый мой, если так можно выразиться, писательский почин».
И этот талантливый зачинатель нанайской литературы пал смертью храбрых, защищая священные стены Сталинграда. Но его «писательский почин» с достоинством понесли дальше поэт Андрей Пассар и романист Григорий Ходжер, создавший эпический цикл романов о своем таежном народе, в которых века спрессованы в десятилетия.
Шаг через тысячелетия… Это не поэтическая гипербола и не фантазия. Это сама наша советская действительность!
«Однажды мне довелось прочесть письмо Максима Горького, адресованное моим сородичам, тому поколению нивхов и орочан, которому суждено было первым войти в мир знаний, — пишет нивхский писатель Владимир Сайги. — Я с волнением читал каждое слово великого гуманиста, и казалось, письмо это адресовано мне, хотя написано оно было за несколько лет до моего рождения. Вот что писал Горький из далекого Сорренто: «…Я получал письма от детей европейцев. Конечно, их письма тоже радовали меня, но не так глубоко, как ваше письмо, дети гиляков, тунгусов, орочан. Ведь не удивительно, что дети европейцев грамотны, удивительно и печально, что среди них есть безграмотные. А вы — дети племен, у которых не было грамоты, ваших отцов избивали, грабили русские и японские купцы, двуногие звери, ваших отцов обманывали и держали в темноте шаманы, такие же обманщики, как европейские попы. И вот вы учитесь. А через несколько лет вы сами будете учителями и вождями ваших племен…»
