В конце сезона туманов - [3]

— Ага, старый знакомый! Ты давно на крючке, только мы не торопились тебя вытаскивать. Но после того, что произошло — ты знаешь, что я имею в виду, — пришлось нам вмешаться.

Маленький, правильной формы рот улыбался, но в маске напускного добродушия был существенный изъян: она не закрывала его глаз.

— Вот уж действительно черная неблагодарность! — продолжал майор. — Чего только правительство для вас не делает: мы дали вам хорошую работу, дома, образование. Да-да, образование. Открыли специальные школы, а вы еще недовольны. Все вам мало. Подавай им математику! А на кой черт? Неужто не ясно — математика не вашего ума дело. Нам видней, что для вас лучше. Мы из кожи лезем, чтобы вам помочь, во всем идем навстречу. Но вы хотите быть как белые. На это не надейтесь! Тут вам не Гана и не Конго. Дай вам власть — вы такого натворите! Кое-какие права мы сами вам предоставим, но чтобы все было у нас на глазах, под нашим присмотром.

Он всплеснул над столом розовыми руками, мол, чего же вам еще надо! Шаровидное тело заерзало в кресле. Голубые глазки даже погрустнели, во всяком случае, могло так показаться.

Арестованный смотрел на майора и думал: краснобай, надеется меня пронять. Смех, да и только. Что-то он еще скажет?

Майор продолжал:

— Итак, приятель, вам нет ни в чем отказа. — Он обвел руками решетку на окне, папки из бычьей кожи, скрепки. — Но типы вроде тебя вечно недовольны. Ты сбиваешь с толку своих собратьев, хочешь втемяшить им то, что услышал от разной сволочи: попов, адвокатов, коммунистов.

— И евреев, — впервые открыл рот Спортсмен. Он свирепо глазел на арестованного, как бы негодуя, что майору приходится опускаться до объяснений с этим скотом.

— Все, что мы делаем, должно вас устраивать, — внушал майор. — Хватит корчить из себя умников. Вам никто не верит, но вы не унимаетесь. Мой долг состоит в том, чтобы покончить с этим, поставить крест на вашей организации. Вы и так уже на коленях, а скоро будете на лопатках. С корнем вас выкорчуем. У нас всюду свои люди. Они хотят своему народу добра, а потому сотрудничают с нами. Так что мы знаем все, и вилять бесполезно. Нам известно, что ты главарь местного отделения. Ты связан и с другими, в том числе и с тем, кто удрал. Но он от нас не уйдет. Мне нужно его имя, адрес и все прочее. Назови нам всех, кто с тобой работает, где вы встречаетесь и когда. Кто твой связной с центральным комитетом или штабом — как это у вас называется? Будешь отвечать — мы тебя не тронем. А не станешь, все равно заставим — только зря намучаешься. Мы тебя продержим, сколько захотим, — без всякого суда, по подозрению.

Голубые глазки, будто яркие лампы в операционной, бесстрастно разглядывали арестованного.

Арестованный улыбнулся:

— По-вашему, мы лгуны и смутьяны и никто нам не верит, чего же вы так всполошились?

Спортсмен резко перебил:

— Мы не желаем слушать всякую чушь. Отвечай майору на его вопросы.

Арестованный будто не слышал окрика и продолжал, обращаясь к майору:

— Вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал. Вы стреляете в моих братьев, когда они добиваются справедливости; выбрасываете людей на улицу, сажаете не за убийство или кражу, а за то, что они живут на свете. Наши дети ходят в лохмотьях, умирают от голода. И вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал? Никогда!..

Не собирался говорить, само собой вышло — ну да пусть знают, что он о них думает. У него пересохло во рту, горела ссадина на щеке; он был измотан, одинок, загнан. Ему было страшно, но память о великой несправедливости и неукротимая гордость служили ему поддержкой.

— Дерьмо, — гаркнул Спортсмен. — Тут тебе не митинг. Ты у нас попрыгаешь, макака!

— Нет, — возразил майор, — он не макака. Он «шишка», ихний «командир».

Чудилось, будто щелкают кавычки, слетая с майорских губ и вставая на свои места. Плоская синь за окном подернулась знойным маревом. «Когда еще придется любоваться небом», — подумал арестованный.

Он сказал:

— Вы меня будете пытать, может, даже убьете. Вам больше ничего не остается, как стрелять, пытать, убивать. Народ отвергает вашу власть. Ваш конец близок. Вы катитесь в бездну и хотите прихватить с собой побольше народу, чтобы не подыхать в одиночку.

— Прекрати этот бред, — завопил майор. — Отвечай на вопросы, не то я тебе язык вырву!

Можно было предвидеть, что от деланого благодушия майор вот-вот перейдет к угрозам, и перемена не застала узника врасплох. «Впустую толстяк медоточил, — думал он. — Теперь надо приготовиться к худшему».

— Я все сказал.

«Больше ни слова, ни слова», — решил он про себя.

Спортсмен и молодой сыщик стащили его со стула, вытолкали из кабинета и поволокли по коридору. Тюремщик в форме отпер дверь. Сыщики поставили арестованного на порог, и Молодой толкнул его вниз по лестнице. Он покатился по каменным ступеням, крича от боли. Наручники мешали уцепиться, замедлить падение. Он рухнул на цементный пол и застонал.

— Полегче, дружище, — сказал Спортсмен напарнику, — пусть поживет еще.

Он расстегнул молнию на брюках и, стоя на верху лестницы, пустил струю в лицо арестованного.

— Это его освежит.

Арестованный конвульсивно задергался, его стошнило. Спортсмен застегнул брюки, оба сыщика спустились вниз, снова поставили задыхающегося узника на ноги и второй парой наручников примкнули его к скобе высоко в стене. Арестованный повис на руках, жадно ловя ртом воздух. Он испытывал жуткое удушье и обреченность. Внезапно он унесся памятью в далекое детство: он упал с запруды и идет ко дну. Вонючая вода затекает в нос. Перепуганные приятели в панике носятся по берегу…