В конце аллеи... - [15]

Апрельской ночью хуторской покой надсадными моторами взорвала тыловая часть, судорожными бросками уходившая от железных клещей наступающих советских войск. Такого свинячьего визга Эрне не доводилось слышать в своей жизни. Солдаты нагло шныряли по сонным хлевам, в факельных отсветах забивали животных, выволакивали теплые туши на улицу и под досмотром пожилого унтера забрасывали мясо в кузова тупорылых машин. Фрау Шульц, побелевшая, бормотавшая в бессильной злобе проклятия, пыталась преградить дорогу бесновавшимся солдатам, и тучный полковник крепко держал ее, граммофонно вскрикивая одно и то же: «Для победы, фрау, для победы!»

В этом шумном разбое Эрна увидела очерченную дрожащим светом, застывшую, словно неминуемая судьба, бесстрастную фигуру русского. По его бесцветным губам блуждала довольная усмешка, он наслаждался сценой, которая разыгрывалась сейчас на тихом немецком хуторе. Неудержимый ужас сковал Эрну, и суеверно шептала она молитву, взывая к заступничеству, выпрашивая снисхождения у всевышнего, который, видимо, спокойно посматривал на вконец обезумевшую землю.

Фрау Шульц впала в неуправляемую истерику, она визжала, царапалась, норовя отпихнуть раздраженного полковника и ринуться в самую гущу свалки. Она укусила ему руку и оскорбила фюрера. Он властно прокричал приказание солдатам, и те мигом откликнулись на командный зов начальника. Эрна еще не успела осознать случившееся, когда связанную, кричащую проклятия хозяйку хутора исполнительные солдаты уже затаскивали в штабную машину.

Налетчики исчезли так же стремительно, как незвано и нагло ворвались. Уцелевший поросенок с визгом носился вокруг разграбленного хлева, пахло горячей кровью, разворошенным навозом, пролитым молоком. Потрясенные батраки неприкаянно бродили по опустевшему хутору, не зная, к чему приложить руки, но дисциплинированно поглядывали на оглушенную и растерянную Эрну, которую сумасшедшая ночь нежданно сделала хозяйкой хутора.

Только русский отрешенно наблюдал за бессмысленной толчеей перепуганных, с трудом приходящих в себя людей. Куда-то далеко уплыли его мысли, и ровным счетом, ему, видно, было наплевать на опозоренный и разграбленный хутор. Демонстративная безучастность русского, его довольная улыбка круто задели Эрну и мигом вывели ее из безвольного оцепенения. Дальновидная, чуть шальная мысль осветила ее сознание. Она интуитивно сообразила, что непременно должна сделать сейчас авантюрный, но самый мудрый шаг в своей новой жизни.

Работники и батраки столпились вокруг молодой хозяйки, ожидая распоряжений. Эрна же обрела кое-какую надежду, радостно подметив, что мародеры не добрались до дальних дворов, а там как-никак шестьдесят откормленных кабанчиков. И если взяться с умом за хозяйство да мудро распорядиться людьми, то дело еще можно поправить, несмотря на светопреставление, которое творится на их греховной земле.

Она решительно потребовала тишины, оценивающе оглядела разношерстную команду и голосом, в котором не было сомнений, а звучала непреклонная хозяйская воля, четко распорядилась, что с этой минуты всеми делами будет командовать русский друг, который показал себя старательным работником. Его распоряжения обязательны для всех. Исполнять их надлежит неукоснительно и быстро. В его руках поощрения и наказания. Хотя о наказаниях говорить не стоит, отменяет их Эрна навсегда. И обращаться к управляющему следует: «Господин управляющий Родион». Оказывается, можно выговорить, не такие уж чудовищные имена у этих русских. И, подгоняя мысли ошеломленных батраков в нужное русло, окончательно закрепила свое решение:

— Нелишне запомнить, что жить господин Родион будет на хозяйской половине. Соответственно и почтение! Сейчас можете спать. Утром начнем наводить порядок.

То ли не разобрался в ее решительных словах русский батрак, то ли проигнорировал хозяйскую волю, хотя он уже сносно понимал по-немецки, но привычно двинулся к приземистой одноэтажной кухне, о чем-то горячо заспорив с осмелевшей своей соотечественницей.

Тогда Эрна только усмехнулась, уверенно решив, что поломает она гордыню этого русского, заставит покориться хозяйской воле, а если не соблазнит упрямца мудрым решением, то прибегнет и к другим средствам. Если плюнуть на расистские бредни, чему цена оказалась ноль, русский парень глядится симпатичным и по-мужски обнадеживающим. Конечно, он помоложе ее, конечно, он враг ее земли… Но разве виновата она, что такой жребий выпал Родиону? Войну затевала не Эрна, и почему суровый ответ должна держать немецкая девушка?

Сейчас главное — без нажима, тихой обходительностью привадить парня. Заставить вкусить хозяйской власти, отогреть домашним уютом. Он должен увидеть перспективу. Слава богу, сюда движутся американцы, и колхозов устраивать они не станут. А раз так, то не сразу встретит Родион своих земляков. Остепенится с годами, войдет во вкус жизни самостоятельного, никому не подотчетного бауэра. Послевоенная кутерьма уляжется, и все вернется на круги своя.

Эрна не отчаивалась, что Родион упрямо ночевал на кухне, нехотя вникал в дела. Но с каждым днем она, торжествуя, отмечала, что все реже и все отрывистее разговаривает он с русской и не таким пугливо-озлобленным становится его взгляд.