В классе А. Б. Гольденвейзера - [6]

Огромное значение придавал Гольденвейзер и достижению живого, «управляемого», как он любил выражаться, ритма, равно предостерегая и от механичности, и от неоправданных ритмических вольностей. Он считал, что чем в большей мере пианист может позволить себе последние (разумеется, в прямой связи со стилем исполняемой музыки), тем крепче должен ощущаться основной «ритмический стержень» для сохранения упорядоченности звуков во времени, предотвращения анархии. Еще одна область, привлекавшая самое пристальное внимание Александра Борисовича, — декламационность. Проблема живого дыхания, естественного соотношения звуков по силе и значительности, достижение гибкости, естественной, ясной и тонкой осмысленности музыкальной фразировки — это составляло существенную сторону уроков мастерства Гольденвейзера-педагога.

Неоднократно отмечалось, что из класса Гольденвейзера вышло большое число пианистов-виртуозов. Да и у всех его учеников техническая сторона исполнения была на значительной высоте. Между тем в классе он почти не работал над техникой как таковой: положительные результаты, достигавшиеся им в этой области, были связаны с общими весьма прогрессивными и действенными принципами, которые как бы незаметно, исподволь внедрялись им в процессе занятий. Забота о естественности и экономии движений, соответствие их звуковому образу, отрицание абстрактной «постановки руки» и подчеркивание органической связи приемов игры на рояле с общими двигательными навыками — таковы некоторые из этих принципов. Как правило, не прибегая к абстрактным упражнениям даже на ранних этапах обучения, Александр Борисович умел подсказать различные варианты для разучивания каждого данного технически трудного места. Весьма значительную роль в репертуаре его учеников играли этюды или виртуозные пьесы, тщательно отбираемые в связи с потребностями в техническом развитии ученика.

Очень полезными оказывались и рекомендовавшиеся им некоторые общие способы технической работы: транспонирование в другие тональности, применение ритмических вариантов, расчленение пассажей и т. д.

По возможности кратко рассказав о герое предлагаемой книги и памятуя о том, что сама жизнь его может служить поучительнейшей школой для новых поколений советских музыкантов, подчеркнем некоторые наиболее общие, важные жизненные и педагогические принципы Александра Борисовича Гольденвейзера.

Это неделимая связь обучения музыканта с воспитанием в нем человека-гражданина.

Это безграничная и бескорыстная преданность своему делу, музыкальному искусству, тем, кому оно призвано служить: людям, народу.

Это умение сочетать исключительную многогранность с целенаправленностью и потому эффективностью творческой деятельности.

Это неуклонное стремление к самосовершенствованию, неудовлетворенность уже достигнутым.

Это неиссякаемая тяга к познанию, неистощимая любознательность и приобретение на этой основе глубочайшей культуры.

Это защита нетленных, непреходящих эстетических ценностей от посягательства «моды» и всевозможных нигилистических воззрений.

Это умение сочетать верность высоким традициям прошлого с отзывчивостью ко всему новому, прогрессивному, умение развивать традиции, приближая их к актуальным проблемам современности.

Это принципиальность, упорный поиск и нахождение четкой жизненной позиции, активное вторжение в общественные процессы с целью служения делу созидания и прогресса.

Это преданность своей великой Родине, стремление сделать все для ее дальнейшего процветания, приумножения ее культурных богатств и достижений.

Д. Благой

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗАНЯТИЯ В КЛАССЕ. Е. И. Гольденвейзер. ЗАПИСИ УРОКОВ А. Б. ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕРА

Прежде чем приступить к теме этого небольшого введения, хочу коснуться предыстории моих записей в классе Александра Борисовича Гольденвейзера.

Весной, а может быть, осенью 1930 года — забыть немудрено, поскольку это было более полувека тому назад, — выяснилось, что Валентина Юрьевна Зограф-Плаксина, в классе которой я занималась на втором курсе Музыкального техникума имени А. и Н. Рубинштейнов, прекращает занятия вследствие болезни и ее учащиеся распределяются к другим педагогам. Узнав, что некоторые из моих одноклассниц перешли к Александру Борисовичу Гольденвейзеру, который тогда имел класс в техникуме, я — по настоятельному совету одной из них, Любы Зыбцевой, — с трудом поборов свою почти патологическую застенчивость, позвонила ему по домашнему телефону. Профессор сам снял трубку, и впервые в жизни для меня прозвучало в телефон его «слушаю» (не «алло» и ничто другое, а именно всегда «слушаю»). Я сообщила Александру Борисовичу, что была ученицей Зограф-Плаксиной и теперь хотела бы быть принятой в его класс. Знай я тогда, что собираюсь запросто обратиться к одному из самых интересных и значительных людей своего времени, известному не только как выдающийся пианист и педагог, но и как человек, близко общавшийся со Львом Толстым, Горьким, Луначарским, видевший Чайковского, воспитывавшийся в консерватории одновременно с Рахманиновым, Скрябиным, — словом, если бы я имела более полное представление о духовном авторитете и общественном ранге Гольденвейзера, едва ли моей храбрости хватило бы на то, чтобы набрать номер его телефона и, назвав свою абсолютно никому ничего не говорящую фамилию, высказать дерзкую просьбу. Мои невежественность и наивность (вряд ли мыслимые в молодом человеке в нынешнее время) предопределили мою судьбу. Александр Борисович назначил мне «аудиенцию». Никогда не забуду, с каким трепетом я поднималась пешком на седьмой этаж дома номер 22 в Скатертном переулке (лифт не работал), как радовалась, что еще надо подняться на один этаж, и еще на один, и как с чувством человека, бросающегося в пропасть, нажала наконец кнопку звонка на двери квартиры № 30. Дверь отворила пожилая женщина, весьма грозно, как мне показалось, на меня посмотревшая и спросившая, назначен ли мой приход. Это была знаменитая «Елена», прожившая у Гольденвейзеров в качестве домработницы свыше сорока лет; когда семья переехала на улицу Горького (в январе 1941 года), она осталась в своей комнатке в Скатертном и до конца жизни (а скончалась она в возрасте почти 90 лет в 1958 году) получала от Александра Борисовича ежемесячную «пенсию». Она впустила меня в большую комнату с двумя роялями, и я осталась одна. Было необыкновенно тихо, городской шум не долетал до седьмого этажа дома, стоявшего в одном из спокойных арбатских переулков. Через некоторое время послышались легкие быстрые шаги, дверь, противоположная той, через которую вошла я, отворилась, и появился Александр Борисович. Он приветливо поздоровался, сел в кресло, стоявшее справа от одного из роялей, и предложил мне сыграть свой репертуар. Странным образом, я отлично помню все внешние обстоятельства моей первой встречи с Александром Борисовичем, но из моей памяти совершенно ушло, что именно я ему тогда сыграла... Зато помню, как он сказал: «Ну что же, у вас все в порядке, как всегда у учеников Валентины Юрьевны; я вас беру». Так я стала ученицей Гольденвейзера.