В излучине Дона - [7]

— Не волнуйся, старина. Всыпем фашистам по первое число.

За грохотом танков вряд ли он слышит, поэтому в пояснение слов грожу кулаком за Дон. Бутников кивает головой. Стало быть, смысл моего жеста понял.

Миновав северо-западную окраину, называвшуюся Старый Калач, бригада по луговой дороге устремляется вниз к Дону. В густой дубовой роще, густо заросшей карагачом и пакленком, велю водителю остановиться. Смотрю на часы. Ровно тринадцать ноль-ноль. Прибыли вовремя.

Вылезаю из танка и иду к реке. У края рощи останавливаюсь, осматриваюсь. Взгляд упирается в противоположный крутой берег, всей своей мощной грудью нависший над водой. Высота его несколько десятков метров. Выражаясь языком военных, западный берег господствует над восточным, низким и пологим, желтым от песка. Склон западного, весь в мелких каменистых прожилках, искрится под солнцем. Прямо от воды глубокими ущельями, поросшими там и сям кустарником, расползаются овраги. На фоне белесого июльского неба сочными зелеными пятнами выделяются рощицы.

На том берегу грохочет. Снаряды и мины рвутся и у моста. Они прилетают откуда-то справа и то бухаются в воду, вздымая белые пышные концы, вокруг которых играет радуга, то вонзаются в берег, расшвыривая во все стороны осколки и землю.

По мосту, упиравшемуся на том берегу в горловину оврага, двигаются танки 56-й бригады. Скатившись с моста, машины набирают скорость и устремляются проселочной дорогой, вьющейся по дну оврага. Там, где они скрываются, за поворотом стоит плотная пелена пыли.

— Хорошо, что нет авиации, — замечает Николаев, а то бы…

Он не договаривает. И так ясно, что имеет в виду комиссар. Действительно, появись в небе бомбардировщики, худо придется танкистам без зенитного прикрытия.

Но вот на тот берег перебираются последние машины Лебедева и пропадают из виду. Наступает недолгое затишье.

В половине третьего приказываю начать переправу. Первыми вползают на мост танки Довголюка. Я пристраиваюсь в хвосте первой роты. Под тяжестью двигающегося металла мост колеблется и проседает.

Вражеский огонь усиливается. Слева и справа, впереди и сзади вспыхивают и гаснут белые фонтаны. Зрелище живописное, но неприятное, особенно когда твой танк находится на мосту. Угоди снаряд в понтон, и рухнешь в воду. А из стальной тесной коробки разве выберешься?

Как бы в подтверждение самых худших предположений, впереди вспыхивает короткое пламя, закипает желтоватая донская вода. Вверх взлетают куски досок, пол кренится. Растерявшийся механик тормозит, и танк наклоняется еще больше. Левая гусеница скрывается под водой.

Все решают секунды.

— Полный газ! — не своим голосом кричу я. — Ты что — погубить машину решил? — Не сдержавшись, крепко ругаюсь.

В тот же момент натужно ревет двигатель. Танк бросается вперед и, придавив своим многотонным телом дощатый настил, вырывается наверх. Я облегченно вздыхаю.

К месту повреждения уже спешат на надувных резиновых лодочках саперы. Лавируя между разрывами, они быстро добираются до задетого снарядом звена и принимаются за дело.

«Быстрее, друзья! Быстрее!» — мысленно поторапливаю их и с беспокойством поглядываю на небо. Застывшие на мосту машины представляют отличную мишень.

На том берегу наш танк свернул чуть с дороги и остановился. Высунувшись по пояс из люка, наблюдаю за переправой 2-й роты. Саперы уже исправили повреждение: две лодки идут к берегу, третья покачивается у самого моста на волнах, поднимаемых разрывами. Четыре понтонера стоят на краю настила и смотрят под гусеницы проходящих танков. Через несколько минут, убедившись в надежности своей работы, садятся в лодку и, загребая миниатюрными веслами, спешат к берегу.

— Трогай! — кричу я в горячее чрево танка.

За первым же поворотом овраг сузился. Справа от дороги оказалась площадка, на ней небольшой деревянный домик. В тени его стоит генерал, невысокого роста, коренастый, с крупным загорелым лицом. На груди поблескивает звездочка Героя Советского Союза, в руке наспех сложенная карта.

Вглядываюсь: «Кто бы это?» Лицо незнаемое. На всякий случай приказываю остановить машину и соскакиваю на землю. И сразу явственнее слышатся разрывы.

Впереди идет бой, и, судя по непрерывной канонаде, довольно напряженный. Прислушиваюсь, затем одергиваю гимнастерку и подхожу к незнакомому генералу. Представляюсь.

— Что ж, давайте, полковник, знакомиться, — генерал протягивает руку, — Пушкин, заместитель командующего фронтом по танковым войскам.

Рукопожатие крепкое, энергичное. Почему-то этот маленький штрих нравится мне. Я ничего не знаю о Пушкине и вижу его впервые, но то, что встретил в нескольких километрах от места боя, и то, что он сам вот тут под разрывами мин и снарядов провожает бригады в атаку и спокоен, несколько рассеивает то дурное настроение, которое не покидало меня с момента получения приказа о переправе через Дон.

Попадаются люди, которые вдруг и непроизвольно вызывают к себе симпатию и, больше того, доверие. Не по должности и званию, а просто потому, что есть в них нечто такое, идущее от самого сердца, что каким-то образом действует и на твое сердце. Это чувство невозможно передать словами, и ты сам вначале не задумываешься над его причинами и не отдаешь себе отчета в ответной душевной реакции, но оно есть и, раз войдя в тебя, остается навсегда.