В излучине Дона - [16]

— Раз… два… три… — считает Николаев. — Только четыре. Двое не вернулись.

Из густой пшеницы выходят командир взвода разведчиков сержант Веркеев и незнакомый мне разведчик. Заметив истребителей, Веркеев подбрасывает вверх пилотку:

— Вот здорово. Почаще бы прилетали, с ними нашему брату веселей.

— Батальон старшего лейтенанта Суха видели? — спрашиваю я.

— Он залег правее танков. Ведет перестрелку, — отвечает сержант.

— Противотанковая батарея с ними?

— Так точно. Перекрыла дорогу.

Еще узнаю, что немецкая пехота занимает оборону в «Полевом стане». На высотке перед станом позиции противотанковой артиллерии. На рубеже юго-западнее замечены танки. Боевой техники у противника много, и нам, чтобы добиться успеха, следует искать слабо защищенные промежутки между вражескими частями.

Поручив Веркееву уточнить артиллерийско-противотанковые силы противника, определить стык его частей на левом фланге, я отпускаю разведчиков.

* * *

После второй бомбежки дуэль между нашими танками и вражеской артиллерией возобновляется. Но это не то, что нужно. Нет основного — наступления. Приказ командования срывается. Мы с Николаевым в сопровождении Маслакова пешком отправляемся во второй батальон.

Сперва идем вдоль фронта, потом сворачиваем в неглубокую лощину. И тут за спиной слышится шум мотора.

Оборачиваюсь. Сильно хлопнув дверцей, из машины выходит Родин. Лицо озабоченное, между бровей глубокая складка.

Не поздоровавшись, полковник недовольно и резко спрашивает:

— Продвижение есть?

— С километр, — отвечаю я. — Может, чуть больше.

— Почему остановились?

— У противника сильная противотанковая оборона. Около четверти машин выбыло из строя.

— Противотанковая оборона! — с иронией повторяет комкор. — А вы хотите, чтобы фашисты вас цветами встречали?! — Заканчивает Родин медленно, делая ударение на каждом слове: — Причину вижу в другом: экипажи зону огня преодолевают черепашьими темпами, стреляют только с остановок, местность для укрытия используют слабо, не умеют маневрировать.

— Товарищ комкор! — голос мой едва не срывается от обиды. — Но ведь вы знаете, что люди недостаточно обучены, на слаживание подразделений вообще не хватило времени.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебивает Георгий Семенович. — Учтите, Лебеденко, помимо слаженности и боевого опыта, что само по себе крайне важно, нужна еще стойкость духа. Некоторым же ее как раз и не хватает. Люди уходят от боя.

Теперь уже вспыхивает Николаев:

— У вас нет оснований для таких заявлений. Танкисты действуют самоотверженно, совершают героические подвиги…

Родин нетерпеливо машет рукой:

— И это мне известно. Однако я имею основания обвинять. Только что навстречу мне попалась направлявшаяся в тыл тридцатьчетверка. У нее повреждено орудие, а, по сведениям, машина не была даже в перестрелке. Еще раньше обнаружил исправный танк в овраге без экипажа. Я приказал расследовать оба эти факта.

Внезапно слышится приближающийся вой снарядов. Надо бы лечь на землю, но у комкора большое самообладание, и он продолжает стоять. Мы с Николаевым переглядываемся, нам тоже не остается ничего другого, как стоять. Разрывы совсем близко, у дороги. Родин оглядывается в том направлении и, будто ничего не произошло, продолжает:

— В четырнадцать ноль-ноль — повторная атака. Бригады Лебедева и Румянцева сдвинутся левее. Образовавшийся между вашей бригадой и ими разрыв займет подошедшая тридцать вторая мотострелковая бригада Хорошева. Направление атаки для вас прежнее.

Рядом раздаются торопливые шаги. Это тот самый рядовой, что недавно был на КП с сержантом Веркеевым.

— Товарищ комбриг! — тяжело переводя дух, обращается ои ко мне. — Сержант Веркеев убит.

— Как это произошло?

— Мы направлялись в тыл противника. Попали под артиллерийский огонь.

— А это что у вас? — Родин указывает на ложе автомата, где алеет припорошенное пылью пятно. — Вы ранены?

— Нет, товарищ полковник. Это, наверное, когда Веркеева выносил.

Разведчик нагибается, срывает пучок сухой травы и осторожно стирает еще не успевшую засохнуть кровь.

Впереди, за хлебами, по-прежнему ухают снаряды и мины.

Спросив, как лучше добраться к Румянцеву, комкор садится в машину и уезжает.

Мы возвращаемся на свой КП. Идти во 2-й батальон нет времени. До начала атаки остается всего три часа, сделать нужно многое: довести до командиров задачи, позаботиться о заправке машин, уточнить потери, сделать перемещения командного состава, в связи с передвижкой соседей по-иному обеспечить фланги бригады. Беспокоит также резкое замечание Родина о трусах. Надо тщательно во всем разобратсься. Мне не верится, что экипаж нарочно завел танк в овраг. Да и с поврежденным орудием не совсем ясно.

— Я сам займусь проверкой, — решительно заявляет Николаев. — Ну, а если Родин прав, пусть пеняют на себя.

Отдавая распоряжения, я все думаю о необходимости повторять атаку на прежнем направлении. Зачем прошибать лбом стенку? С юга противник сильно укрепился, подготовил крепкую противотанковую оборону. А может, наш удар вспомогательный, всего-навсего демонстрация, призванная отвлечь внимание и силы неприятеля?

Грудзинский, зная о моих сомнениях, предлагает: