В интересах революции - [2]

В Полисе к анархизму относились высокомерно, словно эта модель устройства общества была придумана шаловливым ребенком и кроме снисходительной усмешки заслуживала разве что подозрительного взгляда. Вообще-то в Толином положении ему было бы лучше не высовываться и свои убеждения так яро не проповедовать: Полис, как известно, граничит и с Красной линией, и с Четвертым Рейхом, так что к идейным там относятся настороженно.

Но Томский сдержаться не мог. За прошлое свое приключение почти утратив веру в анархизм, а заодно в человеческую совесть и доброту, Толя все же смог себя пересилить и оправдать старика Кропоткина. И теперь отказаться от родной идеологии казалось ему предательством самого себя, не говоря уже о Петре Алексеевиче. Поэтому терпеть и молчать у него никак не получалось.

И Томский искренне радовался, если в споре на Боровицкой или Арбатской ему удавалось разбить оппонента, переубедить того. Полис был хорош во многих отношениях. Недоставало ему, то есть его руководству, самой малости — смелости в принятии решений и отваги при выполнении намеченных планов. Словом, той самой бесшабашной анархистской удали, которой с избытком хватало на Войковской.

Холодная рассудительность членов Совета Полиса душила в Толе его природу — природу искателя приключений. Проснувшись иногда ночью, он все вспоминал лихой угон метропаровоза. Скучал по мрачным шуткам Аршинова и по дурацким выходкам изворотливого Краба. Что сказали бы его друзья, увидев диверсанта Томского, превратившегося в книжного червя и благонамеренного гражданина Полиса?

Да и «книжный червь»-то — слишком громко сказано. Толя работал на дезактивации книг, доставленных из Великой Библиотеки, и с трудом успевал даже прочитывать названия на обложках. Лене удалось устроиться лучше. Когда в Полисе узнали, что раньше девушка работала с книгами, ей сразу предоставили место за одним из столов, расставленных по платформе Боровицкой, и разъяснили обязанности: сортировать книги и газеты, которыми были забиты хранилища Полиса.

Всевозможные виды печатной продукции стекались в Город отовсюду. Их покупали в Ганзе, на Красной Линии, обменивали на еду и патроны там, где людям было не до книг. Особую ценность представляли тома, доставленные бесстрашными сталкерами из Великой Библиотеки и вообще с поверхности. Как раз они и проходили через Толины руки. Дезактивация фолиантов помогала избавиться от радиации, но не могла вытравить с обложек бурые пятна — иногда за знания приходилось платить кровью. С такими книгами Толя и Лена работали с особым благоговением, думая о том, удалось ли выжить человеку, добывшему бесценное вместилище знаний.

Размеренная жизнь только-только сросшейся семьи Томских почти вся состояла из работы. Анатолий давал книгам вторую жизнь, делал пригодными для дальнейшего использования, а Елена их сортировала, отделяла научную литературу от художественной, иностранную — от русской, испорченные плесенью и погрызенные крысами тома — от хорошо сохранившихся. Затем книги и газеты попадали в руки браминов, и те продолжали сортировку по своему усмотрению, то есть по степени значимости для Полиса, для всего метро. Конвейер по отделению зерен от плевел заканчивался в хранилище на станции Библиотека имени Ленина. Там фолианты ставились на соответствующие, пронумерованные полки, и при первой необходимости нужная книга отыскивалась очень быстро.

Полезное занятие, но в то же время такое нудное! Лучше уж Полянка и милый сердцу, потрепанный томик, который можно не обрабатывать для других, а читать самому.

Томский ощупал вместительные карманы своего плаща. Почему-то сегодня он не прихватил сюда ни одной из любимых книг. Спичек тоже не было. Впрочем, разжигать костер на вычищенной до блеска станции он не стал, да и не смог бы из-за отсутствия топлива. Зачем же понадобилось приходить сюда? Что его привело? Толя прошел к торцу платформы и остановился у панно, изображающего счастливую молодую пару с ребенком. Все здесь имело философский подтекст. Пальмовая ветка в руке женщины символизировала мир на земле, малыш на плече отца — продолжение каждого человека в его потомках, а все они вместе — бессмертие человечества и радости семейной жизни. Создать такое панно мог только счастливый художник, думал Толя. Счастливый и наивный художник, не подозревающий о том, что очень скоро человечество лишится будущего, которое он так талантливо воспел.

Во время предыдущих посещений Анатолий не раз задерживался перед этим панно, изучая его в мельчайших деталях. Однако сегодня молодая семья, как и вся Полянка, выглядела немного иначе, как-то более торжественно, чем обычно. Золоченые фигуры празднично поблескивали на фоне ярко-красного флага. Ему вдруг показалось, что женщина махнула пальмовой веткой, словно подзывая к себе.

Сколько он слышал о том, что станция эта — Станция судьбы — говорит с иными своими посетителями. Слышал и не верил. Или верил? Мечтал верить, поэтому сбегал из Полиса с книжкой именно сюда, несмотря на все опасности. Томский хотел встретиться со своей судьбой и узнать ее ближе.

Снова качнулась ветка в руке молодой девушки. Затрепетал под порывами ветра флажок в руках у ребенка.