«В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников - [2]
В стихах Н. Глазкова было много реалий тогдашней жизни. С первых дней своего пребывания в МГПИ он подвергся критике со стороны административно-партийных органов за свою непохожесть на стандартных студентов. В конце 30-х родились горькие строчки:
«Если человек, так доконают, как могучий дуб от ветра свалишься. Знаете, студентик в деканат побежал доносить на товарища. Много их теперь грешат душой, клеветников и вралей, сующих шило гнусности в мешок, увы, коммунистической морали».
Обвинения в антисоветчине, предъявленные Н. Глазкову, были несправедливы, потому что он искренне верил в правоту Советской власти. Торжественно и проникновенно звучат такие, например, строки:
«Подобьем листка, никакой не сломимого бурей, мраморная доска со стороны вестибюля. Слова, которые для нас и для поколений. В этой аудитории выступал дважды Ленин» («Аудитория 9», 1939 г.).
Н. Глазков и А. Терновский
Н. Глазков со студенческих лет шёл не в ногу – в прямом и переносном смысле. Его ругали за это на институтских занятиях по военной подготовке. Не в ногу он шёл и с официальной поэзией. Бунтарство проявлялось и в творчестве Н. Глазкова, и в его поведении. В незашнурованных ботинках он прошёл однажды по перилам балкона третьего этажа. За «оказание вредного влияния на студентов» Н. Глазкова исключили из института.
Н. Глазкова не публиковали 12 лет. Свои стихи он печатал сам, составляя из них маленькие книжицы. Именно Н. Глазков придумал название явлению, которое получило распространение в советскую эпоху: «САМСЕБЯИЗДАТ». Н. Глазкова с тех пор называют «крёстным отцом русского самиздата». Свою особость он хорошо понимал:
«Я должен считаться с общественным мнением и не называться торжественно гением. А вы бы могли бы постичь изречение: лишь дохлая рыба плывет по течению!»
Многие стихи Н. Глазкова – пророческие. Только эти пророчества сбылись уже после его смерти. Он всё-таки был признан гением. Е. Евтушенко так и сказал о Н. Глазкове: «Сломавшийся, но успевший осуществиться гений».
Н. Глазков много работал, веря в созидательную силу труда:
«Дураки – это лентяи мысли, а лентяи – дела дураки, и над ихним бытом понависли недостигнутые потолки».
Стихи Н. Глазкова глубоко человечны. Они афористичны и философичны. И по-прежнему актуальны.
«Быть снисходительным решил я ко всяким благам. Сужу о друге по вершинам, не по оврагам».
«Те, которые на крыше жизнь свою пропировали, к звездам всё-таки не ближе, чем живущие в подвале!»
Н. Глазков, 70-е гг.
«Что такое стихи хорошие? Те, которые непохожие. Что такое стихи плохие? Те, которые никакие».
«Писатель рукопись посеял, но не сумел её издать. Она валялась средь Расеи и начала произрастать. Поднялся рукописи колос над сорняковой пустотой. Людей громада раскололась в признанье рукописи той…»
«Все говорят, что твой рассказ моих стихов полезнее. Полезен также унитаз, но это не поэзия».
«В этой жизни преходящей счастье – странный матерьял, очень часто состоящий из того, что потерял».
«И на всё взираю из-под столика. Век двадцатый – век необычайный. Чем столетье лучше для историка, тем для современника печальней!»
«Тяжела ты, шапка Мономаха, без тебя, однако, тяжелей…»[2]
Одно из лучших стихотворений Н. Глазкова – «Чёрный ворон» – корреспондируется с Э. По. Мрачная мистика, фатализм и пессимизм высмеиваются Глазковым дерзко и остроумно:
«…И на все мои вопросы, где возможны «нет» и «да», отвечал вещатель грозный безутешным: – Никогда!.. Я спросил: – Какие в Чили существуют города? Он ответил: – Никогда! – и его разоблачили» (1938).[3]
Необычная внешность Н. Глазкова, его пластичность привлекали кинорежиссеров. Он снялся в массовке «Александра Невского» у С. Эйзенштейна, сыграл Летающего мужика в фильме «Андрей Рублёв» А. Тарковского. Он и в жизни так же отчаянно стремился прочь от унылого быта, от житейской пошлости, и его крыльями были его стихи…
Алексей Терновский
Наш учитель, наш кумир, наш друг.
Семён Богуславский
Алексей Терновский (1920–2000 гг.), литературовед, профессор МПГУ.
Отец А. Терновского был врачом на Первой мировой войне, заведовал кафедрой нормальной анатомии в Казанском университете, одним из первых в 1944 г. был избран в только что созданную Академию медицинских наук.
Мама тоже была медиком. Но Алексей Васильевич в медицину не пошёл: увлекался литературой, театром, мечтал стать артистом. «Я побоялся, что не сумею стать хорошим актёром, а множить число плохих смысла нет, – рассказывал А. В. Терновский. – И я стал отважно сдавать экзамены в наш институт, который тогда назывался МГПИ им. А. Бубнова. Правда, через год имя Бубнова, наркома просвещения, было снято, потому что он был репрессирован, и в 40-м г. наш МГПИ получил имя Ленина. Нам пришлось сдавать и химию, и физику, я уж не говорю про историю, русский и иностранный языки. Но мне дьявольски повезло на сочинении, потому что одна из тем была посвящена известному поэту-песеннику Лебедеву-Кумачу, а я очень хорошо знал его песни и биографию. Я целое исследование написал, которое привлекло внимание комиссии и обеспечило мне «зелёную улицу». Так я стал студентом литфака МГПИ
