В грозу - [11]

- Поди за дровами, Мурка!.. Поди, пожалуйста!.. Заниматься не хочет... в разговоры старших лезет... Что это с тобою сегодня?

А старушка сидела совсем испуганная, и голова у нее дрожала.

С веревкой и топором, для которого сама когда-то сделала топорище, Мушка, пообедав, пошла за дровами в балки; кстати надо было посмотреть, не ушла ли слишком далеко Женька. Теперь она старалась не приглядываться к морю и горам и не глядеть в небо. Только искоса и бегло взглядывала и тут же отводила глаза. Глядела в землю, ища толстых корней по обрывам; узловатые, крепкие, они горели долго и жарко, как каменный уголь... На одном дубовом пне сидел в тени и слетел, спугнутый ею, большой ястреб-тетеревятник. Мушка тут же решила, что это - тот самый, который в прошлом году заклевал у них не меньше десятка кур, и странно было, что каждую клевал по-новому; то раньше всего разбивал клювом голову и съедал мозг; то разрывал грудь и срывал с кобылки все белое мясо; то начинал лакомиться печенью; а одну неторопливо ощипал догола всю лучше любой кухарки и нигде не ранил, - так и нашли курицу голой, когда его согнали, нигде не раненной, но все-таки мертвой: должно быть, умерла от страха.

- Ах ты, убийца! - крикнула ему вслед Мушка и бросила камень. - Погубил все наше куриное хозяйство!..

На голос Мушки отозвалась издалека дружелюбным мычанием Женька, а Мушка крикнула ей:

- Женя, Женя, Женя, - на, на, на, на, на-а-а!..

Женька посмотрела, подумала, понимающе промычала еще раз и повернула к дому: время было пить воду, доиться и полежать под навесом, отдохнуть. А Мушка замечала о себе самой, что как-то неуверенно, неловко, не так, как всегда, ходила она по сыпучим шиферным скатам; два раза чуть не сорвалась вниз; и топор ей казался очень тяжелым.

В трех местах она порвала платье; осерчала и бросила топор; собрала дрова, - вышла небольшая вязанка, - и когда поровнялась с нею Женька, за которой еле поспевало Толку, погнала их к дому.

Начинала даже немного болеть голова, - конечно, от солнца, - когда она подходила к своей калитке. Дрова и топор она брякнула на дворе устало и сердито, но, увидев на веранде рано пришедшего Максима Николаевича, сказала обрадованно:

- Ага!.. Вот у кого я спрошу!..

Максим Николаевич, как всегда утомленный долгой ходьбой из города, только поглядел на нее устало, а Ольга Михайловна ахнула, увидя изорванное платье:

- Мурка!.. Да что же это!.. Даже страшно смотреть!.. Сейчас же поди зашей!..

- Была охота, - медленно отозвалась Мушка, сама вся пунцовая.

- Лозины хочешь?.. Сейчас же возьми иголку, зашей!

- А где иголка?

На что ответил Максим Николаевич:

- Отдел третий, шкаф седьмой, полка пятая...

Стремительная вообще, Мушка была рассеянна.

Часто посылали ее в комнаты с террасы за тарелкой, чашкой, вилкой, ножом, и неизменно она спрашивала:

- Где это?

- Найди там...

- А где искать?

Поищет и вернется тут же и скажет:

- Нет там ничего!.. Где искать?

В шутку говорил в таких случаях Максим Николаевич, представляя большую публичную библиотеку:

- Отдел... шкаф... полка...

Говорил это спокойно, совсем не в насмешку, но Мушка почему-то надувала губы.

Услышав это теперь, она посмотрела на Максима Николаевича, на мать, потупясь постояла немного на террасе, забывчиво потирая одну оцарапанную голую ногу другою ногой, и пошла в комнату, куда тут же, как всегда быстро и прямо неся высокое тело, вошла мать, говоря на ходу: - Вон у зеркала, в подушечке, - видишь?.. Всегда там иголки и больше нигде!..

Но тут, - было ли это от усталости, или от июльской жары, или от чего другого, - Мушка упала вдруг перед ней на колени и сказала глухо и тихо:

- Мама... я не могу так больше... жить!..

Подняла на нее глаза в слезах и добавила еще тише:

- Милая мама... Не могу... Нет...

Этого никогда с ней не случалось раньше... Этого не могла припомнить за нею Ольга Михайловна... Она спросила испуганно:

- Да что с тобою?

- Ничего, - прошелестела Мушка.

Максим Николаевич сидел на террасе (он пил молоко), а они две маленькая муха и большая - так похожие друг на друга, так привыкшие понимать друг друга, были теперь рядом и отдельно... Ольга Михайловна чувствовала только, что у ее девочки теперь такая же тоска, какая заставляла ее самое повторять временами: "До чего мы дожили, - боже мой!"... Как мучительны были приступы этой тоски - она знала. Ей хотелось чем-нибудь утешить Мушку, но чем же было утешить?.. Она гладила мягковолосую головку девочки и вдруг вспомнила, как та все порывалась искупать свою корову в море, и сказала вполголоса:

- Хочешь, - поди искупай Женьку!

Она ждала, что Мушка вскочит, кинется ее целовать, бурно завертится волчком по комнате, но Мушка только посмотрела на нее долго, печально, непонимающе, как взрослая на ребенка, и отозвалась тихо:

- Я пойду... Только это в город надо... Там мельче... за купальнями... а здесь глубоко...

- Ну что ж... Иди на тот пляж... Кстати, продай яиц десяток и купи мыла... Просто, отдай в лавочку Розе, а она даст мыла... какое раньше брали...

- Только вот Толку... Его надо запереть, а то он... потащится следом...