В гостях у турок - [4]

— И ночью не безпокойся. Ты спи спокойно, а я буду не спать, сидѣть и караулить.

— Это ты-то? Да ты первый заснешь. Сидя заснешь.

— Не засну, я тебѣ говорю. Вечеромъ заварю я себѣ на станціи крѣпкаго чаю… Напьюсь — и чай въ лучшемъ видѣ сонъ отгонитъ. Наконецъ, мы въ вагонѣ не одни. Въ слѣдующемъ купэ какіе-то нѣмцы сидятъ. Ихъ трое… Неужели въ случаѣ чего?..

— Да нѣмцы-ли? Можетъ быть такіе-же глазастые венгерцы?

— Нѣмцы, нѣмцы. Ты вѣдь слышала, что давеча по-нѣмецки разговаривали.

— Нѣтъ, ужъ лучше днемъ выспаться, а ночью сидѣть и не спать, — сказала Глафира Семеновна и стала укладываться на диванъ.

А поѣздъ давно уже вышелъ со станціи съ трудно выговариваемымъ названіемъ и мчался по венгерскимъ полямъ. Поля направо, поля налѣво, изрѣдка деревушка съ церковью при одиночномъ зеленомъ куполѣ, изрѣдка фруктовый садъ съ стволами яблонь, обмазанныхъ известкой съ глиной и бѣлѣющимися на солнцѣ.

Опять остановка. Николай Ивановичъ заглянулъ въ окно на станціонный фасадъ и, увидавъ на фасадѣ надпись, сказалъ:

— Ну, Глаша, такое названіе станціи, что труднѣе давшиняго. «Фюліопсъ…» — началъ онъ читать и запнулся. — Фюліопсдзалалсъ.

— Вотъ видишь, куда ты меня завезъ, — сказала супруга. — Не даромъ-же мнѣ не хотѣлось ѣхать въ Турцію.

— Нельзя, милая, нельзя… Нужно всю Европу объѣхать и тогда будешь цивилизированный человѣкъ. За то потомъ, когда вернемся домой, есть чѣмъ похвастать. И эти названія станцій — все это намъ на руку. Будемъ разсказывать, что по такимъ молъ, мѣстностямъ проѣзжали, что и названіе не выговоришь. Стоитъ написано названіе станціи, а настоящимъ манеромъ выговорить его невозможно. Надо будетъ только записать.

И Николай Ивановичъ, доставъ свою записную книжку, скопировалъ въ нее находящуюся на стѣнѣ станціи надпись: «Fülöpszallas».

На платформѣ, у окна вагона стоялъ глазастый и черный, какъ жукъ, мальчикъ и протягивалъ къ стеклу бумажныя тарелочки съ сосисками, густо посыпанными изрубленной бѣлой паприкой.

— Глафира Семеновна! Не съѣсть-ли намъ горячихъ сосисокъ? — предложилъ женѣ Николай Ивановичъ. — Вотъ горячія сосиски продаютъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты ѣшь, а я ни за что… отвѣчала супруга. — Я теперь вплоть до Бѣлграда ни на какую и станцію не выйду, чтобы пить или ѣсть. Ничего я не могу изъ цыганскихъ рукъ ѣсть. Почемъ ты знаешь, что въ этихъ сосискахъ изрублено?

— Да чему-же быть-то?

— Нѣтъ, нѣтъ.

— Но чѣмъ-же ты будешь питаться?

— А у насъ есть сыръ изъ Вѣны, ветчина, булки, апельсины.

— А я съѣмъ сосисокъ…

— Ѣшь, ѣшь. Ты озорникъ извѣстный.

Николай Ивановичъ постучалъ мальчику въ окно, опустилъ стекло и взялъ у него сосисокъ и булку, но только что далъ ему двѣ кроны и протянулъ руку за сдачей, какъ поѣздъ тронулся. Мальчишка пересталъ отсчитывать сдачу, улыбнулся, ткнулъ себя рукой въ грудь и крикнулъ:

— Тринкгельдъ, тринкгельдъ, мусью…

Николаю Ивановичу осталось только показать ему кулакъ.

— Каковъ цыганенокъ! Сдачи не отдалъ! проговорилъ онъ, обращаясь къ женѣ, и принялся ѣсть сосиски.

III

Поѣздъ мчится по прежнему, останавливаясь на станціяхъ съ трудно выговариваемыми не для венгерца названіями: «Ксенгедъ», Кисъ-Кересъ, Кисъ-Жаласъ. На станціи Сцабатка поѣздъ стоялъ минутъ пятнадцать. Передъ приходомъ на нее, кондукторъ-славянинъ вошелъ въ купэ и предложилъ, не желаютъ-ли путешественники выйти въ имѣющійся на станціи буфетъ.

— Добра рыба, господине, добро овечье мясо… расхваливалъ онъ.

— Нѣтъ, спасибо. Ничѣмъ не заманишь, отвѣчала Глафира Семеновна.

Здѣсь Николай Ивановичъ ходилъ съ чайникомъ заваривать себѣ чай, выпилъ пива, принесъ въ вагонъ какой-то мелкой копченой рыбы и коробку шоколаду, которую и предложилъ женѣ.

— Да ты въ умѣ? крикнула на него Глафира Семеновна. — Стану я ѣсть венгерскій шоколадъ! Навѣрное онъ съ паприкой.

— Вѣнскій, вѣнскій, душечка… Видишь, на коробкѣ ярлыкъ: Wien.

Глафира Семеновна посмотрѣла на коробку, понюхала ее, открыла, взяла плитку шоколаду, опять понюхала и стала кушать.

— Какъ ты въ Турціи-то будешь ѣсть что-нибудь? покачалъ головой мужъ.

— Совсѣмъ ничего подозрительнаго ѣсть не буду.

— Да вѣдь все можетъ быть подозрительно.

— Ну, ужъ это мое дѣло.

Со станціи Сцабатка стали попадаться славянскія названія станцій: Тополія, Вербацъ.

На станціи Вербацъ Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:

— Глаша! Теперь ты можешь ѣхать безъ опаски. Мы пріѣхали въ славянскую землю. Братья-славяне, а не венгерскіе цыгане… Давеча была станція Тополія, а теперь Вербацъ… Тополія отъ тополь, Вербацъ отъ вербы происходитъ. Стало быть, ужъ и ѣда и питье славянскія.

— Нѣтъ, нѣтъ, не надуешь. Вонъ черномазыя рожи стоятъ.

— Рожи тутъ не причемъ. Вѣдь и у насъ русскихъ могутъ такія рожи попасться, что съ ребенкомъ родимчикъ сдѣлается. Позволь, позволь… Да вотъ даже попъ стоитъ и въ такой-же точно рясѣ, какъ у насъ, указалъ Николай Ивановичъ.

— Гдѣ попъ? быстро спросила Глафира Семеновна, смотря въ окно.

— Да вотъ… Въ черной рясѣ съ широкими рукавами и въ черной камилавкѣ…

— И въ самомъ дѣлѣ попъ. Только онъ больше на французскаго адвоката смахиваетъ.

— У французскаго адвоката долженъ быть бѣлый язычекъ подъ бородой, на груди, да и камилавка не такая.