В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [26]

Между тем тетушка Фила регулярно наведывалась в Стивентон. Она помогала миссис Остин при рождении Генри и Кассандры, удивляя обитателей Хэмпшира своей бестолковостью. Когда в 1770 году она возвращалась после очередного, по обыкновению стихийного, визита, с задка ее экипажа посреди пустоши соскользнул кофр. Она велела слуге идти его искать. Слуги долго не было, Фила «всполошилась» и сбежала на ближайшую ферму, бросив в повозке все свои пожитки и оставив дверцу распахнутой настежь. Ей повезло, что ее не ограбили. «О Фила», – вздыхал в Индии ее многострадальный супруг. Если бы она меньше времени тратила на «потехи» и больше на «приобретение необходимых и ценнейших знаний о ведении счетов», им обоим это пошло бы на пользу.

Фила и ее дочь Элиза вели легкомысленный образ жизни, не задумывались о деньгах и до неприличия много развлекались, причиняя вечную головную боль своим более рассудительным родственникам. Благодаря своему приданому Элиза превратилась в завидную невесту и слыла «бойкой особой», что не слишком одобряли в Хэмпшире. От нее исходил континентальный шик – результат «французского, а не английского воспитания», и это раздражало родственников.

Французский лоск Элиза начала приобретать зимой 1777 года. Джейн было почти два года, когда уже овдовевшая Фила Хэнкок и ее пятнадцатилетняя дочка пустились в странствие по континенту. Элиза чудесно проводила время в Париже: она сообщала своим провинциальным кузенам, что вместе с огромной толпой смотрела, как месье Бланшар храбро взмывает на воздушном шаре ввысь, «в небесные сферы», на высоту 1500 морских саженей. «Несколько дней назад мы посетили Версаль, – писала она в 1780 году, – и имели честь видеть их величества и всю королевскую семью за обедом и ужином». О Марии-Антуанетте Элиза докладывала, что «королева очень утонченная женщина, у нее чудесный цвет лица». Она тщательно разобрала наряд королевы: «Юбка из бледно-зеленого люстрина [шелка], покрытая прозрачным серебряным газом, рукава сборчатые и местами обвитые гирляндами крупных роз». Лишь одна деталь отличалась элегантной простотой: «шея у нее полностью обнажена и украшена изумительной бриллиантовой цепочкой». Эта информация представляла большую ценность. Несмотря на соперничество между двумя нациями, британцы признавали, что французы одеваются лучше. Каждый год через Ла-Манш отправляли «куколок», одетых в миниатюрные копии новомодных нарядов, чтобы лондонские щеголихи могли посмотреть, что носят в Париже. К «куколкам» так привыкли, что продолжали их пересылать даже в период войны между обеими странами.

Элиза была смуглой – она не раз упоминает, что «природой наделена темным оттенком кожи». На миниатюрном портрете, написанном во Франции, мы видим ее со взбитыми напудренными волосами, огромными черными глазами и маленьким вздернутым носом, как у обожаемых ею и модных мопсов. «Очаровательные зверушки! – восклицает она. – Я с радостью возьму столько мопсов, сколько вы сумеете мне достать. Вы бы расхохотались, послушав, как я беседую со своим доктором по поводу своей собачки, а потом делаю ей рекомендованные им паровые ванны».

В Париже Элиза познакомилась с бравым парнем по имени Жан Франсуа Капо де Фейид, графом и капитаном личного полка королевы Марии-Антуанетты. Чуть ли не рабское поклонение французского воздыхателя не оставило ее равнодушной. «Сказать, что он любит, значит не сказать ничего, он буквально меня боготворит, – писала Элиза. – Вся забота его жизни, кажется, состоит в том, чтобы наполнять счастьем мою». Она серьезно задумалась о замужестве. Назваться графиней было бы недурно, хотя при ближайшем рассмотрении право Фейида на графский титул выглядело сомнительным.

Однако Элиза встретила сильное сопротивление со стороны попечителей, назначенных ей Уорреном Гастингсом, в том числе со стороны Джорджа Остина. «Ее дядя мистер Остин, – говорится в одном семейном письме, – не одобряет этот брак». Рассудительный мистер Остин был «весьма обеспокоен союзом, который, по его мнению, отдаляет от истинных друзей, от отечества и, он боится, от отеческой религии». Но Элиза все-таки приняла предложение, приведя в свое оправдание обезоруживающий женский аргумент: такой совет дала ей мать. «Я совершила этот шаг, руководствуясь гораздо менее моим собственным суждением, нежели суждением той, чьим указаниям мне вменено в обязанность следовать».

Поначалу у своевольной девятнадцатилетней Элизы, обвенчавшейся со своим якобы графом, все складывалось хорошо. Он увез ее на юг Франции, в Нерак, где ему монаршей милостью был пожалован болотистый участок земли с условием заняться его осушением и с освобождением от уплаты налогов на двадцать лет. Он построил себе маленькую виллу – «Ле Марэ» («Болото»). Пока возводилась вилла, чета жила в съемном доме, и Элиза с гордостью докладывала семье, что дренажные работы спасли всю округу «от злостных испарений стоячей воды», так что ее мужа «почитают благодетелем целой провинции».

Но когда Элиза забеременела, ее муж пожелал, чтобы рожать она уехала домой, в Англию. «Если м. де Фейиду приготавливается