В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [2]

Эти письма, изобилующие мелкими подробностями быта, часто разочаровывали читателей. В них, видите ли, нет отзывов о Французской революции или оценок великих государственных дел. Одна вздорная родственница Джейн утверждала, что по ним якобы «невозможно судить о ее характере» и что «их прочтение никого с ней ближе не познакомит». Чушь, чушь, чушь! О государственных делах из них узнаешь очень даже много, умей только толковать крошечные штрихи меняющейся социальной жизни эпохи Джейн. И личность ее там тоже присутствует – твердая как сталь, энергичная, жизнерадостная и непокорная, смотря по обстоятельствам. Эти письма – драгоценный клад, спрятанный у всех на виду.

Рассматривая его под разными углами, вполне можно нарисовать портрет Джейн, способный удовлетворить интерес читателя. Мне очень любопытны упоминания о том, как она позволяла себе уклониться от исполнения женских обязанностей, чтобы урвать часок-другой для творчества. «Я часто задаюсь вопросом, – писала Джейн сестре, – как тебе удается выкраивать время для всех твоих занятий при том, что ты ведешь дом». Я тоже им задаюсь. Вынужденная «выкраивать время», Джейн старалась отбиваться от хозяйственных дел, не оскорбляя при этом родных с их представлениями о том, какой груз должна тащить на себе незамужняя тетка. Это была ее битва – тягостная, унылая, ежедневная домашняя битва из-за того, кто что обязан делать. Это битва, до сих пор изматывающая женщин. Это битва, продолжающаяся по сей день.

«Простой биограф легко и быстро справится со своей задачей, – писал брат Джейн Генри после ее смерти. – Наполненная насущными заботами, литературой и религией, ее жизнь отнюдь не была обильна событиями». Большая ошибка! В жизни Джейн были горечь и разочарования, денежные лишения и тревоги. Но и она, и ее семья большую их часть от нас утаили. Ни один из авторов так не завлекает и не интригует читателя, как Джейн: она манит, подмигивает, ускользает. «Редко, очень редко, – предупреждает нас она, – перед людьми открывается полная правда – что-нибудь да останется несказанным или неверно истолкованным».

Я как могла старалась вписать Джейн в контекст предметного мира ее жилищ, но это мой личный, отнюдь не бесспорный взгляд. Каждое поколение получает ту «Джейн Остин», какой заслуживает. Викторианцы искали и находили в ней «добрую хозяюшку», как бы ненароком, походя накропавшую несколько романов. Ее называли «святой тетушкой Джейн из прихода Стивентон-в-Чотоне». Позже биографы взялись изображать Джейн дамой, опередившей свою эпоху. «Что поделаешь, если во мне живет дикий зверь», – писала она, и сюда же подверстываются ее танцы, ее похмелья, ее приступы гнева. Это представление о Джейн наилучшим образом выражено в утверждении 1990-х, что Джейн намеренно выбрала псевдоним «миссис Эштон Деннис», чтобы заканчивать свои сердитые письма издателям так: «Остаюсь, джентльмены, и проч. М.Э.Д.[1]». «Она была в бешенстве, и подписью выражала свои чувства», – уверяет ее биограф Дэвид Ноукс.

Должна признаться, что, пытаясь вернуть Джейн в ее социальную среду и эпоху, я выступаю также с позиций завзятой «джейнистки», поклонницы и почитательницы. Я тоже искала свою Джейн и, как водится, нашла несравненно более совершенную версию себя самой: женщину умную, добрую, ироничную, но в то же время сердитую на связывающие ее обстоятельства, неустанно стремящуюся освободиться и творить. Я знаю, какой хочу видеть Джейн, и открываю свои карты. Это, говорю без стыда, история моей Джейн, где каждое слово проникнуто любовью.

Но в поисках этой моей Джейн я случайно встретила целую вереницу женщин, в расчете на которых она, видимо, и сочиняла свои романы: это гувернантка Энн Шарп, незамужняя сестра Джейн Кассандра, ее умершие родами невестки, подруги, сопереживавшие ей в издательских успехах и неудачах. Жизненный путь Джейн, такой по видимости гладкий, круто изломан запертыми дверями, перекрытыми дорогами, недоступными альтернативами. Ее великая заслуга в том, что она чуть-чуть приотворила эти двери, чтобы мы, идущие за ней следом, сумели в них проскользнуть.

Грустная жизнь, жизнь-сражение, плохо вяжется с первым ощущением от ее книг: ощущением солнечного утра в сельском пасторате, свежести вьющихся вокруг двери роз, живости грезящей о суженом героини, предощущением юного, готового закрутиться романа…

Действие первое Солнечное утро в доме священника

Дом стивентонского священника, Хэмпшир

James Edward Austen-Leigh. A Memoir of Jane Austen, published by Richard Bentley, 1870.

1 В Стивентон

Если бы вы знали, сколько обязанностей у пастыря церковного прихода… и исполнение церковных обрядов, и забота об усовершенствовании своего жилища.

Гордость и предубеждение[2]

Для многих поколений поклонников Остин нет святее земли, чем та, что окружала дом стивентонского священника. Их часто видят у обочины, молча и задумчиво вглядывающихся сквозь изгородь в хэмпширские поля, посреди которых он стоял. В этом доме Джейн прожила 25 лет и написала три романа. Здесь все начиналось.

Всякий, кто внимательно прочтет романы Джейн Остин, заметит, что, хотя у нас перед глазами и возникает картина Пемберли, или Трафальгар-хауса в «Сэндитоне», или Донуэллского аббатства, деталями нас писательница не балует. Она делает набросок – и наше воображение его дорисовывает. Но что Джейн всегда описывает очень подробно, так это пастораты. В «Мэнсфилд-парке», например, нам куда пространнее рассказывают о будущем доме Эдмунда Бертрама, чем о самом Мэнсфилд-парке с его громадной усадьбой. Это потому, что Джейн любила пастораты. Она часто посещала гигантские имения, вроде Пемберли, и хорошо их знала. Но лучше всего Джейн чувствовала себя в пасторатах, похожих на тот, в хэмпширской глубинке, где она провела свое детство и юность с родителями, братьями и сестрой. И все же, чтобы понять, каким в действительности был ее дом, дом стивентонского священника, нужны время, терпение и доля фантазии, потому что его уже нет.