В горах Тигровых - [2]

Они и сами ловили кету, но без жадности — ровно столько, сколько надобилось для семьи.

Порой звери забредали на огороды, и снова радость, игра — выпугивать их оттуда шумом, плясками.

А осенью вокруг Нижних Лужков ревели красавцы изюбры. Близко к себе они не подпускали, но ведь и по голосу можно представить, как выглядит каждый из них. Кто-то из детворы предложил бросить жребий — разыграть изюбрей по голосам. Ване Басаргину достался самый басистый. Он назвал его Яшкой. Три года приходил Яшка к Нижним Лужкам, на четвертый не пришел: замял изюбра царь тайги или подкараулила пуля охотника. Смолкла Яшкина песня, оставив в детской душе тревожною пустоту…

Тайга была первой жизненной школой Басаргина. Второй школой стала далекая, но от этого не менее страшная и опустошительная война с немецкими захватчиками. Ее эхо докатилось и до Приморья…

В двенадцать лет ушел с дробовиком на самостоятельный промысел Ваня Басаргин, старший парнишка в многодетной семье, кормилец ее и поилец. Поселился в поставленной еще дедом ветхой охотничьей избушке. Она покосилась от времени, плохо держала тепло, и все же в ней можно было спрятаться от холода, отдохнуть, обогреться. Чтобы скрасить одиночество, юный охотник приручил мышку-полевку. Она встречала его после блужданий по тайге, ела из рук, забиралась на ночь под рубашку. Ваня подолгу разговаривал с ней. Однажды поделился такой опаской: «Слышь, Поскребушка, набрел я нынче на медведя-шатуна. Метров на тридцать сошлись. Злой зверь, ловушки ломает. Моим дробовиком его не взять. Пришлось криком пугнуть. Ушел-то он ушел, да чует сердце, недалеко. Кабана торкнуть не может, кабы до меня не добрался, а?»

Предчувствие не обмануло мальчика: вновь перехватил его нa таежной тропе медведь-шатун. На этот раз, по всему было видно, отступать он не думал. Пришлось стрелять из дробовика. Убить не убил, а раздразнил до ярости. Теперь медведя ничем не остановишь.

Вспомнил Басаргин, что стоит неподалеку, в Медвежьем ключе, зимовье охотников солдат, и через залвмы, обдирая и без того ветхую одежонку о колючки «чертова дерева», бросился к нему. Бежал и слышал шумное дыхание раненого зверя за своей спиной. Вот и зимовье. Дверь придавлена поленом. Кое-как успел вытащить запорку руками и укрыться в избушке. Но шатун решил не отступать — отчаявшись сорвать дверь, полез, расшатывая бревна, в небольшой оконный проем.

Мальчишка в страхе зарылся под нары в сено — и вдруг нащупал в углу схороненную от посторонних глаз винтовку. Это и спасло ему жизнь.

Охотники-солдаты приняли мальчишку в свою артель, подарили винтовку, собранную по частям из бросового оружия, научили военной дисциплине.

Пять лет провел в промысловой тайге Ваня Басаргин. Добывал колонков (за каждую шкурку — триста граммов муки, пятнадцать — пороха, тридцать — дроби и два с половиной рубля деньгами), белок; шишковал с такими же, как сам, подростками, спасал их в трудную минуту от стужи и голода; искал корень женьшеня, выкапывая его палочкой, сделанной из рога косули… Разные попадались корни — красивые и некрасивые. Некрасивые похожи на корни тополя, такие называют крабами. Красивые напоминают фигуру человека. Это корень богатырь. Но самый ценный корень — корень женщина. Именно такой попался ему в восемнадцать лет.

Однако друзья научили Басаргина не только брать дары тайги, но и возвращать ей взятое. Выкопав корень женьшеня, они возвращали земле его семена. Чтобы зерно не загнило, мякоть с него обсасывали. На губах оставался горьковато сладкий привкус, терпкий, особенный. Как и кедр, женьшень растет медленно: лишь один грамм прирастает в год.

Многих людей, хороших и плохих, встретил Басаргин на таежной тропе, ко многим судьбам прикоснулся своей судьбой. Общая дорога, общий костер, общий ночлег располагают к откровенности. Товарищи или попутчики рассказывали, а он внимательно слушал. Слушал и запоминал, еще не зная сам, для чего. Рассказы складывались в единое повествование, вызывали в душе неведомые дотоле желания, чувства, мечты.

Не только тяготы послевоенной жизни, но и эти смутные желания заставили Басаргина пуститься на поиски своего любимого дела За несколько лет он сменил чуть ли не десяток профессий: работал добытчиком на золотых приисках, водил баркасы по строптивым рекам Зейского бассейна, был слесарем автогаража, фрезеровщиком, токарем, молотобойцем, в двадцать два года окончил Хабаровскую культурно-просветительную школу, возглавил сельский клуб, но вскоре перешел в школу — учить ребят токарному и слесарному делу. Затем шоферил, был начальником автомотоклуба и, наконец, попал туда, куда неосознанно стремился все эти годы — в районную газету «Авангард», литературным сотрудником.

Первый свой рассказ Иван Ульянович написал и опубликовал в тридцать пять лет.

В тридцать девять приехал в Москву на Пятое Всесоюзное совещание молодых литераторов, был принят в Союз советских писателей, зачислен на Высшие литературные курсы.

Мне довелось быть участником того же совещания. На нем я и увидел Ивана Ульяновича впервые. Невысокий, большеголовый, с буйно кудрявой шевелюрой и крупными чертами лица, он выделялся из общей массы действительно молодых литераторов не только зрелым возрастом, необычной внешностью, но и темными бороздами недавних ран на лбу, на щеках: их он получил в схватке с медведем.