В гольцах светает - [75]
— Здравия желаем, стало быть, наше вам что ни на есть уважение!..
— Здорово.
— Здоровы будем.
— Здравствуй, мил человек...
Рабочие зашевелились. Русобородый подхватил Шмеля под руку, затащил в круг, усадил.
Шмель сразу же стал среди золотнишников своим человеком. Перед ним появилась чистая тряпица, на ней краюха хлеба, соленый груздок, вяленая рыбина. Голубоглазый, улыбаясь, подал ему полнехонькую кружку спирта.
— Меня зовут Павел, а кличут Пашка — рвана рубашка, пупок на голе. А тебя как? Откуда, из каких мест-земель?
— Мое прозвание Шмель, стало быть, прозвание насекомовидное, но не Пчелка, потому как сами до женского полу склонности имеем, — ответил писарь, умильно поглядывая в сторону сгрудившихся любопытных молодок.
Бабенки озорно зашушукались, золотнишники заулыбались. Павел придвинул Шмелю кружку.
— Шмель так Шмель, на здоровье ешь да пей.
— Премного благодарственны, — Шмель поклонился во все стороны, приложился к кружке. Выпил под одобрительные взгляды мужиков, лизнул донышко, зажевал груздочком.
— Спирт что ни на есть лучший, сразу чувствования вызывает, но у нас к вам дела безотлагательственные с точки зрениев...
Шмель развязал мешок, достал кожаный кисет и, вынув одну монету, положил ее на тряпицу перед Павлом. — Вот, стало быть, самые что ни на есть настоящие, с царской личностью... Имеем желание променять их на золотой песок...
Золотнишники заметно (…)ились[17].
— На мену, значит? спросил Павел. — Что берешь-просишь?
— Наличность на наличность, стало быть, по объемности.
Наступило молчание.
— Побойся бога.
— Да ты откуда будешь-то, из каковских? — строго спросил Павел.
Шмель заерзал, поглядывая осоловелыми глазами на хмурые лица золотнишников.
— Мы с Витимского Острогу, стало быть, проживаем в соседях, а на службе состоим писарем и уполномоченным тунгусского общества во всех казенных делах.
— Теперь понятно, какого поля ягодка. — Павел взял пятирублевый, подбросил на руке, поймал, потом гулко хлопнул им по ладони Шмеля.
— Валяй откуда пришел. Хлебом-солью встречали, помелом провожали. Уж не обессудь...
Посыпались угрюмые реплики:
— Скопил на чужом горбу...
— Нажился на народной крови...
— Обобрал туземцев...
Шмель чувствовал себя не в своей тарелке. Растерянно оглядывался, лопотал:
— Вы не с той точки зрениев... Мы, стало быть, никаких касательств к народу не имеем. Берем, как служебная личность, но только с торговых людей, мы тоже не без понятиев... А вот прослышали о вашей бедственности...
Лица золотнишников посуровели.
— Бедности?! Беден тот, у кого денег много, а друзей нет. Ишь, помощник отыскался — с петлей навстречу...
Ввязались остроязыкие бабенки.
— Смотрите-ка, кровопиец несчастный. А еще «склонности к женскому полу имеем». Тьфу...
— Да какая баба такого близко подпустит к своему подолу?!
Шмель вконец растерялся.
— Вы не с той точки зрениев...
Вдруг кто-то из ребятишек предостерегающе крикнул:
— Комель идет!..
Реплики мгновенно утихли, грянула дружная песня:
Красный, как цвет сараны, урядник вышел на поляну в сопровождении двух стражников.
— Прекратить пению! — рявкнул он, останавливаясь на широко расставленных ногах. — Говорить буду!..
Золотнишники, раскачиваясь, словно под ветром, продолжали петь. Шмель глянул на урядника, ухмыльнулся, повернулся к нему задом, начал подтягивать тоненьким голоском... Песня то набирала силу, удалью стремилась к поднебесью, то падала, струилась.
— Митингуете! Погодите у меня, канальи! — разъяренный урядник подскочил к Шмелю. — А, господни писарь! И ты митингуешь!
Шмель встал, покачиваясь, поддернув штаны, обобрал налипшую на них траву, почесал за ухом.
— А, господин урядник, стало быть, всей своей личностью!
— Воша! — воскликнул Комлев. — Митингуешь!
— Ни-ни, — замотал головой Шмель. — Мы, как служебная личность, могем обидеться, потому как воша — насекомое паразитическое, стало быть, не имеет никаких занятиев, только бегает от одной личности к другой...
— Молчать! — рявкнул Комлев.
— Молчать мы тоже не могем, потому как имеем человеческое обличье, а лаять не привыкли, стало быть, до этого не у кого было...
Комлев ошалело таращил глаза на подвыпившего писаря, забыв даже, что их разговор с интересом слушают золотнишники. А тот продолжал себе.
— Мы, как служебная личность, недавно имели разговор с ихним благородием исправником Салогубом... Мы самолично привезли вам ихнее распоряжение в письменности... А еще мы доставили вам газету, а в ней тоже пропечатано касательно вас... стало быть, говорится, рабочие народы встают на кровавый бой, долой царя...
— За решетку, — наконец прохрипел урядник. Он схватил писаря за рукав, с силой дернул, Шмель упал. Однако тотчас поднялся, невозмутимо отряхнул штаны.
— Мы могем обидеться, стало быть, ихнее благородие или ихнее превосходительство могут получить сообщение в письменности о том, как вы во время ярмарки в Остроге собираете пушнину в самоличных целях...
Комлев крякнул, оглянулся. Рядом с ним, качаясь, как маятник, с опущенной головой и растрепанный стоял Павел. Он был сильно пьян.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.