В глуши - [2]

— Барышня, артельщики будуар выносить хотят, — еще раз напомнила Даша, — да и ехать время, двенадцать уже скоро.

— Артельщики… хорошо… ехать надо, вы говорите? — беззвучно роняла Вавочка и, стремительно быстро, схватив шляпу со стола, начала ее прикреплять к голове дрожащими пальцами.

Вошли артельщики. Четыре рослых мужика с громко стучащими сапогами с бесстрастными лицами и шумно приступили к работе.

Даша безмолвно одевала Вавочку. Застегивала на ней пальто, прикрепляла длинный траурный вуаль, зловеще развевавшийся позади черной же траурной шляпы и тихо, тихо говорила ей:

— Никто, как Бог, барышня. Господь дал — Господь и взял. Во всем Его святая воля. Надо терпеть, барышня.

И Вавочка терпела. Ни одним звуком не выдала она того мучительного состояния, которое сковало бесконечно тяжелыми путами ей сердце и мысли. Вавочка страдала невыносимо. Затуманенным взором окинула она в последний раз огромные, теперь пустые и неуютные комнаты, где так светло и радостно протекла ее коротенькая счастливая жизнь, и вышла на подъезд.

Даша несла ее чемодан. Артельщик — корзину.

Позвали двух извозчиков. На одного взгромоздили вещи, на другого сели Вавочка и Даша. Последняя ни за что не пожелала оставить свою молодую госпожу и решила проводить ее на поезд.

Глава III Непонятая

Вокзальная суматоха, звонки и крики носильщиков, неизбежная суета — все это точно пробегало мимо глаз Вавочки. Она не видела и не слышала ничего. Ее сознание точно притупилось, застыло. Даша с нескрываемым сожалением смотрела в убитое личико своей барышни.

Еще недавно это хорошенькое личико самодовольно, весело и гордо поглядывало на окружающих. Эти прежде надменно, теперь скорбно сжатые губки, еще так недавно властно приказывали и делали выговор ей, Даше, часто незаслуженный, а теперь…

— Бедная! Бедная моя барышня, — мысленно сокрушалась добрая девушка и смахивала непрошеные слезинки тайком.

И еще думала кой о чем преданная Даша.

— Уезжает моя барышня, — вихрем проносилась мысль в ее голове, — и никто, никто из недавних приятельниц и знакомых не приехал проводить ее. A бывало при Павле Дмитриевиче дым коромыслом поднимался при приемах гостей. Нет, видно, не людей ищут люди, а богатства, да вкусных обедов, да веселых приемов.

Но Даша ошибалась на этот счет.

Доброго, гостеприимного Павла Дмитриевича Рыдлова-Заречного уважали и любили. К нему ехали охотно, дорожили ласкою и дружбой этого прямого, добродушного и простого человека, одинаково относившегося к богачам и к беднякам.

Но Вавочка была несколько иная.

Она держала себя вызывающе, гордо и свысока со всеми, кто был ниже ее по положению и богатству.

Ей казалось всегда, что она умнее и лучше всех остальных. Она точно кичилась своими богатствами, своим положением перед сверстницами. Поэтому никто не любил Вавочку, и если ездили к ней и не сторонились ее, то только для того, чтобы сделать приятное ее отцу.

Дрогнул последний звонок на дебаркадере. Вместе с ним дрогнули Вавочка и Даша.

— Прощайте, барышня, дай вам Господь на новом месте устроиться получше, — произнесла горничная, вскакивая на ступеньку вагона, чтобы быть в последнюю минуту поближе к своей госпоже.

— Прощайте, Даша, — проронили чуть слышно губы Вавочки.

— Не поминайте лихом, барышня… Простите, ради Христа, когда в чем провинна была перед вами. — И неожиданно целый поток слез хлынул из глаз Даши.

Вавочка медленно и удивленно подняла на девушку свои красивые серые глаза.

О чем она плачет, Даша? Почему ей тяжело расставаться со мною? Может быть, ей жаль терять хорошее место в большом и богатом доме? — соображала Вавочка и, чтобы утешить девушку, произнесла тихо:

— Успокойтесь, Даша, я же вас рекомендовала на место к князю Вуловину. И аттестат вам дала отличный. Без хлеба не останетесь, вам нечего грустить.

Даша вспыхнула. Румянец залил все ее доброе, заплаканное лицо.

— Барышня! Барышня! — всхлипнула она. — Да разве я об этом тоскую? Вас мне жалко, сиротинка вы моя болезная! Бедняжечка моя!

И она с плачем схватила руку своей барышни и начала целовать ее поверх черной лайковой перчатки. Что-то острое кольнуло в сердце Вавочку. Что-то теплой волной прихлынуло к горлу и защемило его. Ей вдруг на одну минуту до боли стало жаль оставлять Дашу, как единственного верного и преданного ей теперь человека. Захотелось уронить на грудь Даши свою изящную кудрявую головку и плакать, плакать без конца. Но тут же услужливая мысль подсказала Вавочке, какая огромная бездна лежит между нею, Варварой Павловной Рыдловой-Заречной, и мещанкой горничной, и она только сдержанно произнесла:

— И я вам желаю хорошо устроиться, Даша, прощайте!

Кивнула головкой и прошла в вагон.

Поезд тронулся. В окне замелькало красное от слез лицо Даши, махавшей платком. Она кивала головою Вавочке, плакала и что-то кричала.

Но Вавочка уже не видела и не слышала ее. Вавочка опустилась измученная и апатичная на диван вагона и стала думать, думать без конца…

Глава IV В неведомую глушь

Третьи сутки едет Вавочка.

Она выходила в Москве, в Туле, в Самаре… Пересаживалась на другие поезда. Обедала на больших остановках, пила чай на маленьких, покупала и проглядывала газеты, но все это делала машинально, почти бессознательно, как автомат… Огромное давящее чувство безысходного, мучительного горя камнем лежало у нее на сердце. И во сне и наяву стоял перед ней покойный отец, единственный человек в мире, которого любила Вавочка.